Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»
Шрифт:
— Могу я помочь вам, сэр? — спросил я голосом, благоговейность которого поразила меня.
— Не знаю. Надеюсь на это.
— Он вошёл с чёрного хода, — сказала миссис Хадсон. — Я думала, он… Ну, в конце концов, этот костюм… Я предложила ему немного еды, но, кажется, он хочет что-то узнать о ком-то из жильцов этого дома.
— Я русский священник, — пророкотал он. — Старый русский. Меня привозят из моей страны двадцать лет назад. Здесь я имею маленькую церковь. Белые русские много ходят ко мне, slava bogu! [94] — он замолк, словно подыскивая слова.
94
Здесь
— Если я могу вам как-то помочь… — предложил я.
— Я живу среди своего народа. Я знаю нет ваши слова. Я пробую. Prikhozhanka moya — как могу я сказать? Одна из женщин в моей заботе…
— Parishioner? [95] — рискнул я.
— Это может быть. Моя pah-rree-shonn-airr — так? — слать меня сюда. Она видевшая человека в этом доме. Она слишком много знать от него. Она должна дать знать.
— Кто это? — быстро спросил я. — Стивен Уорр?
Я ощутил нетерпение. Сведения об Уорре, даже из столь странного и маловероятного источника, могли бы оказаться для нас бесценны.
95
Прихожанин (англ.).
— Она знает нет имя. Она видела его, когда она идёт этим домом. Она ведёт странный торг, моя pah-rree-shonn-airr. Понятно? Я учу.
В детской гордости, с которой он выговаривал новое для него слово, была трогательная простота.
— Мне пожалуйста не то, что она делает. Я говорю ей так, и она клянётся не больше делать это. Но теперь она лежит в болях смерти. Она помнит, что должна сказать от этого человека, но она знает нет имя. Вы помогаете наверное?
— Как он выглядит, этот ваш человек?
— Он высокое, чистое лицо.
Я предположил, что он имеет в виду «чисто выбритый».
— Темный волос, чёрный почти. Худой. Он улыбается так много.
Я поймал взгляд миссис Хадсон.
— Тот Ридгли, — сказала она. — Это его описание. Особенно улыбается так много.
Священник смотрел на меня недвижным, жалобным взором.
— Вы приходите?
— Вы хотите, чтобы я пошёл к той женщине?
Он кивнул.
— Radi boga, вы приходите и позволите ей говорить, что она нужно.
Я заметил, как в глаза миссис Хадсон блеснуло действенное милосердие.
— У неё есть врач?
— Нет, gospozha.
— Но вы говорите, она умирает. Она должна иметь там кого-то присмотреть за ней.
— Она знает трав. Она говорит, она может заботиться для себя без врача. Она не будет иметь его.
— У неё даже нет другой женщины позаботиться о ней?
— Никто, gospozha.
— Это абсурд. Подумать только, женщина умирает, и о ней некому позаботиться, кроме старика, даже если вы священник.
Ловкими движениями она развязывала малиновый фартук.
— Я иду с вами, — решительно проговорила она. — Вы готовы, мистер Эванс?
Должен с неохотой сознаться, что не изобретал изощрённых уловок, чтобы увильнуть от полиции. Хотя я восхищён небольшой комедией, с помощью которой доктор Боттомли и капитан Эгер ускользнули от сержанта Хинкля, должен скромно заявить, что это не что иное, как розыгрыши (и далеко не все из них — плоды изобретательности Ларри Гаргана), которые достопочтенный Дерринг Дрю часто разыгрывал со своим старинным другом-врагом, сержантом-инспектором Пипскиком. Но вместо того, чтобы повторить мастерство Дерринга, я просто последовал, самым прозаическим из всех возможных способов, за миссис Хадсон и Авессаломом к чёрному ходу
Прошу вас, не смотрите так мрачно, лейтенант. Судя по вашему выражению лица, страшные топоры уже точатся на крепкую шею сержанта Хинкля. Но, вероятно, именно в тот момент Отто Федерхут показывало ему некую переломленную надвое трость и некоего хилу-монстра, раздавленного в месиво. Неудивительно, что его внимание отвлеклось от кухонной двери, которую, в конце концов, он считал надёжно охраняемой миссис Хадсон.
Я почти ничего не знаю об автомобилях. Для меня это странные и отвратительные монстры, которые порой, находясь в собственности друзей, могут быть полезными средствами передвижения; более близкого знакомства с ними я избегаю. Для меня нет особой разницы между «Паккардом» 1939 года и «Фордом» 1929 года. Но даже я мог видеть, что машина священника — необыкновенный музейный экспонат. Любой, увидев её припаркованной на голливудской улице, первым делом подумал бы: «А, так они тут снимают исторический фильм!» Я не могу описать особенностей её внутреннего механизма или изобразить исходившие из него звуки; но дам вам некоторое представление о древности этой машины, сказав, что она имела хриплый рожок, приводившийся в действие сдавливанием шарика-ручки. Вид этой машины перенёс меня столь далеко в прошлое, что мне захотелось спросить миссис Хадсон, не взяла ли она защитную вуаль.
Священник по ходу поездки с нами не говорил. И это было хорошо. Весёлое подпрыгивание высокого сиденья, на котором мы ехали, не оставило бы нам сил ответить ему. Будучи незнаком с этим городом, я не могу описать наш маршрут, за исключением того, что он проходил в юго-восточном направлении и что путешествие заняло более четверти часа даже при нашем не слишком быстром темпе передвижения. Единственным ориентиром, какой я могу предложить, была белая каркасная церковь с зелёной отделкой, увенчанная миниатюрным восточным куполом, на которую священник, ненадолго прервав молчание, указал нам как на свой приход.
Жилище, куда он нас доставил, представляло собой небольшую мансарду над гаражом. Пока мы поднимались по шаткому деревянному пролёту (казавшемуся незаконнорожденным отпрыском лестницы и стремянки), мне казалось, что мы покидаем светлый и солнечный мир, входя в тесную обитель зла и тьмы. В моей памяти пронеслась бессмертная фраза Джеймса Тербера, фраза одновременно столь комичная и столь чреватая ощущением ужаса, которому нет названия: «А теперь мы идём в гаррик и становимся варбами». [96] Мы шли к гаррику всю ночь, а варбы вдруг показались наименее ужасающими существами из всех, кем мы могли стать.
96
Цитата из абсурдистского рассказа Дж. Тёрбера «Чёрная магия Барни Халлера».
Вид самого гаррика — прошу прощения, гаража — не прибавил мне спокойствия. Единственное в мансарде маленькое окно пропускало минимум солнечного света, безнадежно ослабленного проигранной битвой с толстым слоем пыли. Единственным другим источником света служила алая лампада, горевшая перед цветастым изображением какого-то византийского святого — епископа, державшего в одной руке игрушечную модель собора.
Не сразу мои глаза смогли различить в дальнем углу этого тесного пристанища мрака груду тряпья, и не сразу я понял, что эти тряпки — грубая постель, а в них ютится измождённая, умирающая старуха. Миссис Хадсон заметила её раньше меня и направилась к ней, но я с робкой предосторожностью, взяв её за руку, удержал. Зловонный воздух комнаты наводил на мысль о неописуемых инфекциях.