Дело всей России
Шрифт:
— Ничего подобного ни от кого не слышал, — ответил Ожаровский.
— Есть заслуживающие доверия сведения о том, что еще в начале этого года подписана какая-то тайная конвенция между русским императором, Меттернихом, Кестльри и Талейраном, — уверял Лунин. — Все говорят, что в день рождества Христова будет обнародован какой-то весьма важного государственного значения акт... Толки на сей счет самые разные: одни говорят, что будет в этот день обещана конституция России и отмена крепостного права постепенно по губерниям...
— Не слышал, не слышал, господа, — отвечал Ожаровский. — Я слышал нечто совершенно противоположное.
— А именно? Еще большее закрепощение? Дальше уже закрепощать некуда! — гневно заговорил Пестель, садясь в кресло и поудобнее устраивая
— Известно мне другое, — продолжал Ожаровский. — Императором совместно с Аракчеевым заготовлен указ о введении в России каких-то военных поселений. Но пока что все это держится в строжайшей тайне даже от военного министра Коновницына. Да и какой он военный министр, коли теперь образован Главный штаб императорского величества. Услышав о создании сего штаба, наш военный министр с горя пил неделю беспробудно.
— Да, не завидую Коновницыну, его права теперь так урезаны, что ему остается распоряжаться лишь солдатскими портянками да клопами в казармах, — съязвил Сергей Муравьев-Апостол.
Когда отзвучал смех, он обратился к своему зятю:
— Поручаем и просим всеусиленно, Адам Петрович, будете во дворце, спроведайте понадежнее, сдвинулись ли дальше слов конституционные поползновения государя или же пребывают в прежнем эфемерном состоянии? Если сдвинулись, то кто привлечен государем к участию в столь важном для всей России деле? И если представится возможным, как сверстник сверстнику скажите государю, что мы еще продолжаем верить в его благие начинания и что тысячи людей, преданных ему и отечеству, готовы без остатка отдать все свои силы и знания для блага отечества... Печально будет, если наша готовность не найдет правильного понимания...
Вошла Аннет, нарядная, благоухающая духами, стройная, как девушка. На ней было длинное, розовое, из легкого шелка платье, отделанное по подолу и рукавам вышивкой в цвет платья. В ушах сверкали, переливались жемчужные серьги. Тем же переливным огнем горели браслеты на руке. Газовый шарф легким дымком обвивал ее белые плечи. Розовые туфельки на тонком высоком каблуке мелодично простучали по паркету. Братья и их друзья почтительно поцеловали ручку хозяйке дома.
— Куда с большим удовольствием и несомненной пользой для себя провела бы я этот вечер в вашем обществе, чем ехать скучать во дворец, — без тени кокетства призналась она братьям. — Но от дворцовых приглашений уклоняться опасно. И потому мы с Адамом Петровичем едем на бал!
— Сестра, прошу тебя об одном: не танцуй с медведем дворцовым, — напомнил Сергей.
— С каким? Во дворце медведь не один? — уже от порога отвечала сестра.
— С бурым, деревянный дворец которого на Литейной, — пояснил Сергей.
— Можете не беспокоиться, братцы, медведь с Литейной стар и неуклюж. Я за всю свою петербургскую жизнь ни разу не видела его танцующим... А с другим медведем, если только он избавился от меланхолии и уныния, — все поняли, что она намекает на царя, — и если поблизости не будет прелестной польки Марии Антоновны, с удовольствием станцую. Он танцует превосходно и с дамами обходителен, галантен, как никто из кавалеров...
— Поставьте условием вашему высочайшему партнеру, — вмешался Никита Муравьев, — от пустых обещаний перейти к делу — имею в виду конституцию для России...
— И полное безотлагательное освобождение всех крепостных крестьян! — громогласно сказал Николай Тургенев.
— Горжусь, горжусь, господа, вашим столь лестным для меня поручением! Постараюсь! И если с бала меня отвезут прямо в Петропавловскую крепость, то уж и вы меня не оставьте в беде!
Смеясь, Аннет от порога послала всем воздушный поцелуй, и каблучки ее застучали по деревянной лестнице.
У подъезда ждала карета.
4
Предсказание Аннет Ожаровской сбылось. На дворцовый бал съехалось много чопорной сановной и несановной знати, глаза уставали от мельтешения, пестроты женских нарядов, генеральских мундиров, от лент и орденов,
Аннет рано научилась понимать фальшь и лицемерие высшего света и почти безошибочно отличать начисто опустошенные души от тех, что сохранили и ум, и честь, и характер. Но таких устойчивых людей она здесь не видела вокруг себя.
Станцевав контрданс с английским посланником, она разговорилась с графиней Лаваль о разных разностях столичной жизни. Все дамы нынче прежде всего обратили внимание на то, что на балу отсутствует не только тот, в честь кого съехалась вся столичная знать, но и неотразимая Мария Антоновна, без которой не обходится ни один такой бал. Не видно было ни старой, ни молодой цариц; знатоки всех дворцовых дрязг говорили, что в царской семье опять все перессорились. Ссору якобы затеяла старая царица, недовольная помолвкой ее сына великого князя Николая Павловича и принцессой Шарлоттой. Она же была и против назначения князя Петра Михайловича Волконского на должность начальника Главного штаба его императорского величества — на это место она прочила другого человека — родственника своей приятельницы княгини Ливен.
Отягощенные летами, подагрой, питьем, яствами, чинами и орденами, дряхлые и дряхлеющие столпы отечества, чопорно выпячивая грудь и вздирая голову, обособились кучками в разных концах большого, с беломраморными колоннами зала. Здесь говорили о чем угодно, только не о том, что по-настоящему волновало каждого; здесь шутили и смеялись, но ни шуток настоящих, ни смеха настоящего не было и подобия; здесь присматривали невест для сыновей и женихов для дочерей, никогда не теряя из виду количества душ, числящихся за женихом или невестой; здесь подобострастно ловили заискивающими взглядами надменные взгляды могущественных вельмож и сановников и раболепно таяли от счастья при первом же ответном и сочувственном взгляде; здесь упражнялись в излиянии любви к добру, к истине, то есть к тому, чего никогда не любили, но признаться в этом страшились как смерти; здесь лгали, лгали, лгали, делая вид, что изрекают истину, и только истину; здесь практиковались в чисто словесном, отвлеченном, умозрительном человеколюбии, почерпнутом из посредственных сочинений; здесь говорили о делах и нуждах государственных, мало понимая в этих делах и нуждах; здесь со злостью и завистью, иногда откровенной, иногда скрытной, считали и пересчитывали чужие ревизские души, чужие владения, чужие дворцы, мануфактуры, соляные копи, баснословные состояния; здесь с апломбом и прямо-таки республиканским гневом осуждали нетерпимое рабство, в каком пребывают американские негры, предавали проклятию жестоких белокожих плантаторов, но стыдливо умалчивали о не менее отвратительном рабстве на своей земле; здесь рассыпались в излияниях дружбы и товарищества лишь для того, чтобы такими излияниями прикрыть свои корыстные замыслы и предприятия; здесь собрались люди, для которых с младенчества пребывание в среде нравственного и морального лицемерия, лжи, злословия, звериного стяжательства, прикрываемого механически усвоенными внешними приличиями, представлялось столь же естественным, как процесс дыхания, принятия пищи, как сама жизнь...
Из высоких дверей, ведущих во внутренние покои дворца, вышел царь. Он казался мрачным.
Аннета шепнула графине Лаваль:
— Что с нашим государем? Нынче и следа не осталось от его прежнего очарования. Или я не права?
— Ты права, государь со дня своего возвращения не в духе. Старая царица кого хочешь доведет своими бесконечными поучениями. Она решительно стоит против каждого проекта, приготовленного государем и его советниками...
Царь шел серединой смолкшего при его появлении зала и не обращал ни на кого внимания. Брови его с изломом посредине подергивались — верный признак сильного душевного волнения или еще более сильного неудовольствия. Он нынче даже изменил своей привычке появляться на балу в окружении особ прекрасного пола, так благотворно и целительно действовавших на его крайне мнительную и подозрительную душу.