Дело всей России
Шрифт:
— Ну что ж, господа, государем вручены неподкупным судьям точнейшие весы правосудия. Нам остается лишь согласиться с мнением суда, который, соединяя законность с состраданием и человеколюбием, сказал свое твердое слово, — первым высказался Гурьев.
За ним подал свой набожный голос «серый мужичок», кроткий и богобоязный с виду князь Александр Николаевич Голицын:
— Божественный закон истинному христианину предписует смирение и любовь к ближнему и через мученическую смерть указует верный путь избавления души нашей от земных грехов и печалей здешних. Всякий суд земной есть орудие в руках господних. Одобрив решение военного суда, обратимся с призывом о помиловании несчастных или хотя бы о смягчении приговора властью благословенного ангела нашего государя императора.
«Этот «серый мужичок» то скрипит, как запечный сверчок, то завоет, как волчок», — подумал Милорадович
— Из зачитанных здесь записок, из сентенции и пояснения к бумагам, сделанных господином генерал-лейтенантом, генерал-интендантом и кавалером Пущиным, я не вынес достаточной ясности по существу самого дела о степени вины каждого из подсудимых, обреченных судом на зверскую казнь и варварское изуродование путем изъятия ноздрей перед полком, — говорил Милорадович бурно и без оглядок на Аракчеева. — Речь идет не о своре борзых, предназначенных к продаже или обмену на крепостных... Речь идет о жизни и смерти людей, недавно защищавших отечество или с оружием в руках, или своим трудом на заводе. Остается неясным, кто они, эти приговоренные к смерти: Вшипов, Лебедев и другие? Злодеи? Разбойники с большой дороги? Перебежчики в лагерь неприятеля? Враги православия и престола? Или такие же, как и остальные пятьдесят миллионов наших соотечественников, россияне, верные сыны своего отечества?..
Тургенев ждал, что столь горячая речь генерал-губернатора выведет Аракчеева из закостенелого состояния, но ни одна жилка на крупном, скуластом лице друга царя не дернулась. У министра финансов Гурьева от страха похолодели уши, когда он услышал резкости Милорадовича — ему казалось, что уже одно то, что он слышит такие слова, делает его, Гурьева, виноватым перед Аракчеевым.
— Кто эти ослушники, приговоренные судом к разным наказаниям, я могу дать краткую справку о каждом, — вызвался присутствующий на заседании комитета новгородский губернатор. — Директор Новгородской фабрики восьмого класса Рерберг, препровождая ослушников в Новгород, дабы произвести над ними высочайше повеленный суд, о каждом из них сделал исчерпывающий отзыв. — Губернатор обратился к помощи бумажки. — Вшипов в службе состоит с 1808 года, ему двадцать пять лет, из крестьян, поведения худого, за пьянство и недоход к работе наказыван был при команде палками...
— У нас палками награждают не только пьяниц, — сказал сердито Милорадович.
— Лебедев, в службе состоит с 1800 года, от роду ему 35 лет, из крестьян, поведения худого, — продолжал читать по бумажке новгородский губернатор. — Козьма Булавкин, в службе с 1797 года, из крестьян, от роду ему тридцать семь лет, в 1804 году за дурное поведение наказан розгами и в 1812 году за дерзость против комиссара Иванова наказан палками, Тимофей Васильев, в службе с 1797 года, из солдатских детей, ему тридцать лет, в штрафах не бывал, Петр Миронов, в службе с 1806 года, из крестьян, двадцати четырех лет, за драку наказан при команде палками. Конон Тарасов, в службе с 1806 года, из крестьян, ему двадцать восемь лет, за пьянство и драку наказан при команде палками. Семен Гурьянов, в службе с 1806 года, из ямщиков, ему двадцать семь лет, за неночевание при квартире наказан палками. Федор Исаков, в службе с 1794 года, из крестьян, сорока двух лет, за неявку к работе и пьянство содержался под караулом шесть суток. Петр Яковлев, в службе с 1806 года, из крестьян, двадцати пяти лет, в штрафах не бывал... О прочих же десяти человеках сказать ничего не могу, списка о их службе никакого нет.
Милорадович остался крайне недоволен таким ничего не объясняющим ответом и пришел в еще большее раздражение. Он спросил присутствующего в собрании флотского начальника в Петербурге Матвея Матвеевича Муравьева:
— Вызывались для объяснений подсудимые в комиссии военного суда?
— Нужно полагать, что вызывались, но с уверенностью сказать не могу, — был ответ флотского начальника.
— У меня есть сведения, что мастеровые люди в комиссию военного суда не вызывались и судимы были по списку заочно, — резко и непримиримо напал на военный суд Милорадович. — Что это: суд или судилище? Мы, потомки великого вольного рода славянского, не будем подражать судьям гнусного дикаря и варвара Чингисхана! Благословенному государю нашему решительно противна всякая мысль об укоренении рабства и жестоких притеснений среди его верноподданных! Мы помним все прекрасные слова государя о том, что его заветной мечтой и желанием является дожить до желанного дня полного освобождения россиян от всякого рабства! Рабство — великое зло. Ведь недаром же в русском народе сказано о рабской жизни: три невольника
— После такого примерного наказания не осмелятся, — сказал Гурьев.
— Уже осмелились, господа... Вчера несколько мастеровых все с той же Новгородской казенной парусинной фабрики валялись у меня в ногах с челобитной, умоляя передать жалобу в собственные руки его императорскому величеству! — с неподдельным волнением продолжал возбужденный Милорадович. — Это были не злодеи, не пьяницы и не драчуны, а ходоки от всей Новгородской парусной фабрики команды мастеровых! Верноподданные государя...
При упоминании о жалобе, предназначенной в собственные руки государя, Аракчеев тяжело заворочался в кресле, будто вдруг почувствовал неудобство. На всякий пакет с пометой: «В собственные руки государю» он смотрел подозрительно и с затаенной боязнью. Ему всегда казалось, что в одном из таких пакетов рано или поздно будет доставлена царю кляуза на него, на Аракчеева, и этой кляузе поверит его благодетель.
— Господа, если правда все то, что написано в жалобе мастеровых, то мы с вами являемся свидетелями воцарения самого лютого рабства и бесчеловечия на наших заводах и фабриках! — воскликнул Милорадович. — И это, господа, на казенном заводе... Можно себе вообразить, что же творится на частных, на партикулярных фабриках и заводах? Полнейший произвол, беззаконие! Исполняя волю и желание нашего государя, мы должны осудить заводское рабство и встать на защиту справедливых в своих жалобах мастеровых людей!
— Истинны ваши слова, граф, должно осудить живодеров, — поддержал Кочубей. Остальные молчали.
Заговорил председательствующий:
— И еще на утверждение комитета выносится постановление комиссии военного суда о беглом бродяге Антоне Дурницыне, назвавшемся экономическим крестьянином. Комиссия военного суда нашла в оном беспачпортном Дурницыне все признаки бездомного бродяги и отклонила как недостойную внимания выдумку подсудимого, о том, что он якобы пришел в Петербург в надежде полакомиться быком жареным и чаркой дарственной водки в связи с великой победой над Бонапартом. Сие желание бездомного Дурницына было основано на нелепом воспоминании дня бракосочетания ныне царствующего государя императора, когда для простолюдья перед дворцом был действительно выставлен жареный бык и бочки с вином. Суд нашел, что между днем бракосочетания его величества и победой над Бонапартом не может ничего быть общего и сама мысль о таком сравнении уже является преступлением и подлежит строгому наказанию. Суд приговорил бездомного Антона Дурницына вместе мастеровыми ослушниками к ссылке навечно на галеры...
Милорадович вдруг громко расхохотался, откинувшись на спинку кресла. Присутствующие от удивления совершенно остолбенели и некоторое время таращили на него глаза, ничего не понимая. Князь Голицын, «серый мужичок», мелко перекрестил себе живот. Аракчеев пожевал губами, но не двинул ни рукой, ни ногой.
— Да ведь это анекдот, господа министры, чистый анекдот! — отсмеявшись и вытирая глаза надушенным батистовым платочком, проговорил Милорадович. — Вот позабавится солнышко ясное, государь наш, как расскажу я ему, какие пули отливает безмозглая комиссия военного суда, какие бессмысленные приговоры сует на утверждение Комитета министров!..
— Помилуйте, граф, я не понимаю вашего... прошу объясниться, — пролепетал пришедший наконец в себя председательствующий.
— Изволь, душа моя. Известно ли вам, господа, что сей Антон Дурницын об одной руке? Попавши ко французам в двенадцатом году, руки он сам себя лишил, дабы не служить извергу рода человеческого Бонапарте. А мы сего однорукого патриота — на галеры! Что это, коли не азиатчина?
— Да откуда ж, извольте узнать, Михайла Андреич, известно вам про Дурницына? — недоумевал председательствующий.