Дело всей России
Шрифт:
Любительница поговорить, Анна Ивановна давала свою оценку каждому офицеру:
— Один другого лучше, барышни! Сам командир роты, подполковник Петр Онуфриевич Сухозанет, приятнейший человек: что усы, что мундир, что нашивки... А обхождение какое с дамами, чисто столичное. А какой ангелочек Федор Петрович Миллер! Друзья прозвали его Федей Маленьким, но он вовсе не мал. А сложение! Прямо картинка! И обхождение лучше быть нельзя. Начитанный... Лучше всех танцует гавот и экосез... И братьям Унгерн-Штенбергам в приятности не откажешь. И происхождения знатного... Но, пожалуй, самый интересный из них прапорщик Кондратий Федорович Рылеев... Сливицкий мне сказывал по секрету, что прапорщик Рылеев настоящий поэт и пишет оды по любому торжественному случаю: на день чьего-либо
Верочка вертелась перед зеркалом, но, услышав последние слова генерал-майорши, оставила свое занятие и с возмущением заговорила:
— Да как же так можно, Анна Ивановна?! Ведь такие стихи по неопытности несчастная девушка может принять за собственное сочинение влюбленного! Будет день и ночь читать и перечитывать, считая его за голос сердца... О, какие же бывают коварные мужчины!.. Я нынче обязательно сделаю выговор прапорщику Рылееву! Обязательно! Я пристыжу его при всех!
— А вдруг он окажется не виноват? — возразила Настя. — Как же отказать друзьям, если они влюбляются, а писать вирши не умеют? Выговор делать не надо! Пускай прапорщик напишет всем нам в альбомы по стишку. Правильно, Наташа? Ты что притихла? Ой, а букли у тебя какие! Диво! Анна Ивановна, сделайте и мне такие же!
Тихая Наталья смотрела на все эти заботливые приготовления к провинциальному балу как на спектакль, принять участие в котором она и хотела бы, но чувствует себя неготовой для этого.
— Федю Маленького я знаю, — звенел голосок Верочки. — Он очень не любит Буксгеведена и всегда заступается за Рылеева.
— Э, милая моя, они уже давно помирились, — принимаясь за Верочкины каштановые букли, говорила Анна Ивановна. — Поди, из-за ревности поспорили...
— Я читала роман какого-то французского сочинителя, — щебетала без останову Верочка, — и мне в том романе больше всего понравилось, как два маркиза при дворе какого-то, не то испанского, не то французского, Людовика стреляются на дуэли. Нет, не стреляются, а сходятся на шпагах. Это, по-моему, еще страшнее... И убивают друг друга на глазах у самого короля. И такой приятный конец у сочинения: маркиза умирает на груди у пронзенного жениха, но ее воскрешают, и она выходит замуж за генерала и уезжает с ним в путешествие. Хорошо бы, если бы и у нас в Белогорье состоялась хотя бы одна дуэль... Все-таки это очень интересно. Не обязательно убивать друг друга... Вызвать на дуэль — для меня и этого достаточно.
— Кого вызвать? Тебя? — с улыбкой спросила Наталья.
— Не меня... Например, Сливицкий вызывает на дуэль Федю Миллера, дуэль назначается на круче над Донцом, и все Белогорье волнуется, ожидает... Я плачу, Настя плачет, Наталья плачет...
— Отчего? — спрашивает Наталья.
— От глубокого волнения. Как ты не понимаешь таких переживаний? — готова была возмутиться Верочка.
— Из-за кого же Сливицкий вызывает на поединок Миллера? — спросила тихо Наталья.
— Как из-за кого? Из-за меня. Или я не стою того, чтобы из-за меня состоялась хотя бы одна настоящая дуэль? — бойко рассуждала Верочка. — Какая же это любовь без ревности, без вызова, без ранений?.. Такая любовь неинтересна.
Наталья не понимала желаний Верочки. Хотя и не оспаривала подругу, но все ее рассуждения встречала тихим смехом.
— Ну уж если в Белогорье подполковник Сухозанет не разрешит устроить хоть одну дуэль, — шла на уступки Верочка, — то уж увоз невесты влюбленным офицером должен состояться обязательно! Я на меньшее никогда не соглашусь! Это же прелестно: темной ночью влюбленный до безумства жених, получив бессердечный отказ родителей невесты, проникает в ее спальню и спящую, закутав в енотовую шубу, увозит... Венчанье в сельской церкви... А потом обрученные падают в слезах к ногам раскаявшихся в своей жестокости родителей, вымаливают себе прощение и благословление...
Анна Ивановна, вовсе не желая дать пищу воображению Верочки, начитавшейся всякой всячины, тотчас же рассказала две-три истории, близкие к Верочкиному
Верочка, подвитая, подкрашенная явно в ущерб внешности, которой наделила ее природа, с нетерпением ожидала наступления вечера и начала танцев. Воображение ее рисовало кавалеров, приглашающих ее к танцу. Кто первым подойдет к ней из троих наиболее желательных молодых людей — Сливицкий, Рылеев или Миллер? Она не знала, которому из них отдать предпочтение: тому ли, чья фигура самая статная, тому ли, кто всех лучше танцует, тому ли, кто всех умнее? Верочка почему-то не верила, что все эти качества могут соединиться в одном лице. Такое ей представлялось невероятным. У Рылеева прекрасные черты лица, его темно-карие большие глаза светятся колдовскими чарами... Миллер на диво строен... Сливицкий степенный, породистый, по осанке его хоть сейчас же производи в генералы или сажай в министры. А вот в большеротом, грубоватом подполковнике Сухозанете, несмотря на его старшинство и возможность вскоре поменять эполеты на полковничьи, Верочка не находила ничего привлекательного.
Тихая Наталья весь этот день думала только об одном, имя которого ни за что не решилась бы назвать. Все ее волнения в ожидании предстоящего вечера были связаны с размышлениями о нем, об одном из офицеров конноартиллерийской роты.
Острогожские помещики, разбуженные от усадебной дремоты пением армейских рожков и боем барабанов, съехались в дом к Тевяшовым с женами, сыновьями и дочерьми. В танцевальном зале блестел пол, тщательно натертый воском из собственного амбара. На хорах разместился оркестр, составленный в складчину из армейских флейтщиков, горнистов, барабанщиков и местных музыкантов, принадлежащих Тевяшову и его соседям.
Все обещало веселый вечер и упоительные танцы, для молодежи особенно.
Тевяшов позвал гостей к обильному яствами и напитками столу, за которым свободно могла разместиться вся конноартиллерийская рота.
Наталья, сидевшая между Верочкой и Настасьей, оказалась как раз напротив прапорщика Рылеева, который подошел к столу одним из последних. Его подвел под руку шурин Анны Ивановны, лейб-гвардии отставной полковник Михаил Григорьевич Бедряга. Висок его был пересечен глубоким шрамом — память о Бородинском сражении. Полковник и прапорщик о чем-то увлеченно беседовали. Бедряга рассказывал, а Рылеев сосредоточенно слушал. И, сев за стол, Бедряга продолжал свой рассказ о тех временах, когда он служил ротмистром. Рядом с Рылеевым, с другой стороны, сидел подвижный Федя Миллер. Он успевал вести беседу сразу и с Настей, и с Верочкой, и с Натальей.
— Господа, я и все мое семейство, а вместе с нами и присутствующие здесь на празднестве семьи острогожских дворян рады приветствовать за этим столом сподвижников великого Кутузова и верных слуг государевых, истинных сынов отечества! — обратился к гостям Тевяшов, облаченный в мундир при всех регалиях. — Выпьем же за русских орлов, победителей Бонапарта!
Здравица сменялась здравицей. Наполняли бокалы в честь и славу живых и мертвых. Нестройным говором наполнялся зал. Воспоминаниям и рассказам не было конца. Сначала каждый рассказ слушали все, но потом на том и другом концах стола гости начали обосабливаться кучками. Это не нарушало стройности пиршества, потому что все чувствовали себя свободно. Верочке не давал покоя бесконечными комплиментами Буксгеведен, на которого она нарочно не хотела обращать внимания, потому что не он владел ее мечтами.
Вдруг раздался звонкий тенор Феди Миллера:
— Господа! Мой друг Кондратий Федорович Рылеев желает доставить всем нам удовольствие великолепной одой в честь князя Смоленского!
Объявление явилось полнейшей неожиданностью для Рылеева. Никакого желания он не изъявлял, но отказаться было невозможно — призывно рукоплескала вся застолица, а слуги с подносами перестали суетиться вокруг. Только Штрик, Буксгеведен и Майндорф продолжали свои разговоры. Рылеев погрозил Миллеру и встал: