Демократы
Шрифт:
— Я поговорю с ним. Он мне нравится. А в управлении действительно господствует дух порабощения, — соглашался он, лишь бы Желка улыбнулась.
Но на лице ее не появилось даже проблеска улыбки. Она словно ничего не слышала, словно ее ничуть не занимало, о чем говорят родители: она оскорблена, и теперь отец не услышит от нее ни слова по меньшей мере два дня.
Они подошли к воротам Зимнего сада, сверкавшего электрическими огнями. Широкая белая лестница вела в зал, откуда доносилась музыка. Две дамы в манто, в длинных платьях, в вечерних туфлях прошли мимо них. Возле высоких дверей курил господин в смокинге. Официант в коротком фраке проскользнул по коридору с чайной посудой на подносе.
— Ты не зайдешь с нами? — спросила жена.
— Нет. Поезд отходит
Он попрощался. Желка пожала отцу руку, но ничего не сказала, не прижалась щекой к его щеке, как делала обычно, когда он уезжал.
Петрович задержал пальцы дочери и хотел было наклониться к ней, но она отступила.
— Мама, ну идем же! — поторопила Желка.
— Попрощайся с отцом как следует, — приказала мать.
Только тогда Желка приложилась губами к отцовской щеке, и он поцеловал ее в лоб.
— Она простит, — утешал он жену и себя.
— Не забудь о Янике! — крикнула жена ему вслед.
— Ладно, ладно.
Петрович вернулся домой, отягощенный новой заботой. Идея пригласить Яника в контору на послеобеденное время пришлась ему не по душе. Предложение жены вытащить Яника из управления он сразу же отверг, совершенно не допуская мысли об этом.
— Ни черта не умеет, а я буду его содержать, — убеждал он себя вполголоса. — Ладно, какие-нибудь триста — четыреста крон, это еще терпимо, но с какой стати я буду оплачивать поцелуи? Сам я буду мотаться по собраниям, вербуя голоса, а они будут миловаться в моем кабинете? Пускай даже ради тренировки. Ерунда, это не только упражнения. Он говорил, что не хочет красть сокровище, а за это вынет из моего кармана четыреста крон, да и «сокровище» тоже не в судебном депозите, не заперто в стальном шкафу. Нет, не бывать этому! Не допущу. Взять его к себе в контору? Еще чего! Он превратится в компаньона, если не сразу, то со временем. Нет, нет, нет!
Перед приходом пражского скорого он зашел в вокзальный буфет, заказал чашку черного кофе и взял «Народни листы» {107} — чешскую патриотическую газету. Он намеревался до беседы с радикалами, то бишь патриотами, лишний раз изучить требования национального направления, их программу и точку зрения на такие вопросы, как хлебная монополия, снабжение и частное предпринимательство, передача посредничества по вопросам найма в руки учреждений, вопрос о подготовке превращения государства в социалистическое и т. д.
107
«Народни листы» — чешская газета, одна из наиболее влиятельных и известных газет чешской буржуазии, в начале 30-х годов — орган «Чехословацкой национальной демократии», с 1935 года — фашистской партии «Национальная лига».
Он читал невнимательно и не мог сосредоточиться. Другие вопросы занимали его, заполняя голову, как густой осенний туман. Они распыляли внимание и в то же время концентрировали мысли на щекотливой проблеме: как устроить, чтоб этот комиссар, его милейший родственничек, протеже жены и дочери, не влез к нему в контору.
В глаза ему бросилась статья с жирным заголовком:
В ней говорилось, что на кухонную плиту ставятся кастрюли с двумя ушками — этим они напоминают голову человека, но отсюда не следует, что на горячую плиту политической кухни надо ставить кастрюли, даже если у них по два уха. Повар, во всяком случае, ставит на плиту полные, а не пустые посудины и варит в них пищу. Политические повара различных партий, «из деликатности не будем называть их», имеют дело с пустыми посудинами, от которых, как ни старайся, никакого толку. При составлении списков — «стыдно признаться» — первую роль играют приятельские соображения и клеветнические слухи, имена в списки вносятся под нажимом, в зависимости от покупательной способности или уменья вилять хвостом. И лишь изредка принимаются во
— Тьфу! — Петрович, сплюнув в платок, хлопнул себя по лбу.
Ему пришла в голову идея: почему бы вместо тридцати пяти кандидатов нам не выставить тридцать шесть? На тридцать шестое место запишем Яника — от молодежи, и убьем сразу трех зайцев: во-первых, не придется брать его в свою контору и расплачиваться вдвойне — кронами и дочерними поцелуями. Во-вторых, Яник, как кандидат, заменит меня на собраниях, будет произносить речи в пропитанных церковной затхлостью или пламенеющих шевелюрами социалистов и коммунистов деревнях, где в воздухе вместо освежающих снежинок порхают отнюдь не освежающий гнилой картофель, камешки и тухлые яйца. В-третьих, молодые обеспокоены: их, видите ли, мало в списках! Пожалуйста — Яник! Ему от силы года тридцать два. Сойдет за молодого.
Петрович поймал и четвертого зайца: жена просила сделать что-нибудь для юноши. Юноша отправится агитировать, дома его не будет — пятый заяц… Сколько зайцев!..
Вот так иногда самые неприятные газетные статейки наталкивают на превосходные мысли.
Петрович опять пришел в отличное расположение духа и радостно потирал руки. В восторге от своей замечательной идеи он готов был сию же минуту отправиться в Прагу к председателю партии и попросить об увеличении числа кандидатов, но к перрону подошел пражский скорый, и он поспешил в вагон.
Петрович с маленьким чемоданчиком в руках прошел по коридору, заглядывая в купе, но все занавески были задернуты, двери закрыты. В двух горел свет, но все места были заняты. Ему не хотелось сидеть в общем купе; будущему депутату не пристало жаться среди простых смертных!
Когда показался; проводник, Петрович с достоинством представился:
— Милый мой, у вас нет свободных мест? Я депутат.
Он не сказал «будущий». Просто — «депутат».
— Пожалуйста, пожалуйста, — поспешно откликнулся проводник и, открыв дверь, пропустил пана депутата впереди себя в купе на троих, зажег свет, взял у него чемоданчик, положил на полку и, закрывая дверь, пожелал:
— Доброй ночи, пан депутат.
Пана депутата слегка покоробило, что проводник не помог снять ему пальто, ну, и хотя бы расшнуровать ботинки. Пришлось это сделать самому. Положив ноги на «Рольницкий венков», он удобно развалился на диване и погрузился в раздумье.
Мысли его мчались наперегонки с поездом.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Привет
В краевом управлении в ту пору был очень популярен новый «шлягер» на старые, каждому ребенку известные слова:
Старый Шарик на цепи, лишь услышит краем уха, что летает рядом муха, вскочит, яростью пылая, грозным голосом залает: гав, гав! {108}Знали его все, потому что его через день пел по радио Гоза {109} , и перед исполнением диктор каждый раз объявлял: «Сейчас вы услышите новый шедевр молодого композитора Палки».
Ландик напевал мотивчик себе под нос и под конец громко выкрикивал: «Гав, гав!»
108
«Старый Шарик…» — известное детское стихотворение А. Г. Шкультетого (1819—1892), словацкого писателя, педагога.
109
Гоза Штефан (р. 1906) — известный словацкий оперный певец, музыковед; в 60-е годы — преподаватель братиславской консерватории; в 30-е годы выступал в оперетте.