День Филонова
Шрифт:
А сама книга носит название «День Филонова». Что кажется, опять же, очень точным – и по сочетанию красок, и по всеядности метода, и по восприятию времени, и по одновременно запойной и сугубо ремесленной радости мастерства при беспощадном отношении к предмету.
«Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные подобным лучу месяца бешенством скорби».
Это пишет Хлебников о Филонове – а вот что он говорит до того: «Я встретил одного художника и спросил, пойдет ли он на войну? Он ответил: „Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжел, что и у войн за пространство“» [2] .
2
Хлебников В. Ка // Хлебников В.
Представляется, что в книге Сергея Круглова происходит именно это. Автор последовательно ведет войну за время – за бренный, преходящий, беспомощный мир, в котором оседает, оплывает, становится пищей огня, воды и болота, переплавляется во что-то совсем другое, обычная человеческая жизнь, поэзия, проза, музыка, философия, возомнившая о себе контркультура и радикальная политика.
Археолог с пинцетом и кисточкой, вылавливающий в толще цветные осколки, аккуратно складывающий, склеивающий, узнающий, удивляющийся находкам,
(«мы – поэты второго рядао нас никто не помнитвремя выбивает нас первыхмортиры времени бьют навесомметят в тех кто стоит шеренгой блистаяв первом рядуно время такое времяу него всё время —перелёт»)ошибающийся, сочетающий не тех не с теми, пишущий современников с маленькой буквы, склеивающий в два катрена уголовную традицию и Мандельштама,
(Кто не вкушал салатов недоетых,Не игрывал в жестокие снежки,Не лазывал на ваши табуретыЧитать свои бессмертные стишки,Тому синички-норны спелиИ коготками норку выщербили в льду,И сизых звёздочек наколотых чредуПод килевидной маечкой продели.)периодически обнаруживающий, что собирает об эти слова – себя, но не прекращающий работы.
Потому что, конечно, бытие Божие доказано раз и навсегда, и, как в той известной книге, «все просто»:
И мир больше, и в нем всему есть место, а ад смешно и неприлично мал – и несущественен во всех смыслах слова.
Но хочется же, чтобы были живы здесь, во времени, чтобы жизнь во всем своем объеме присутствовала сейчас, с нами. Чтобы история двадцатого века, во всех своих переломах, срослась и светила как соната ди кьеза, как нарисованная женщина (вы ее знаете) в небе над Ленинградом. И конечно, эту задачу в принципе нельзя решить – и уж тем более ее заведомо не получится решить в пределах небольшой книги стихов.
Некогда, в незапамятные времена, Хлебников и Мандельштам должны были драться на дуэли по весьма серьезному поводу. Виктор Шкловский говорил об этом так:
Хлебников прочел в «Бродячей собаке» стихи, в которых было слово «Ющинский – 13», и посвященные Мандельштаму, то есть он обвинил Мандельштама в ритуальном убийстве. <…>
Мандельштам вызвал Хлебникова! «Я как еврей, русский поэт считаю себя оскорбленным и вас вызываю…»
Ну, и другим секундантом должен был быть Филонов. Мы встретились при Хлебникове. Павел Филонов сказал: «Я этого не допущу. Ты гений. И если ты попробуешь драться, то я буду тебя бить. Потом, это вообще ничтожно. Вообще, что это за ритуальное убийство?». А Хлебников сказал: «Нет, мне это даже интересно! Я думал всегда <нрзб> футуриста соединить с каким-нибудь преступлением». Как Нечаев. Филонов сказал, что это совершенно ничтожно. «Вот я занимаюсь делом: я хочу нарисовать картину, которая бы висела на стене без гвоздя». Тот говорит: «Ну и что она?» Он говорит: «Падает». – «Что же ты делаешь?» – «Я, – говорит, – неделю ничего
<…> а Хлебников сказал, что он был не прав, что сказал глупость [3] .
3
Дувакин В. Д. «Маяковский в слезах, Хлебников на дуэли, Пастернак против Мандельштама, футуристы в салоне Лили Брик – Шкловский о людях будущего» // Устная история. Сборник «Виктор Шкловский». Беседа 1/3, запись от 14 июля 1967 г. ОУИ НБ МГУ № 12–13 .
Обычно этот инцидент пересказывают без середины. Без того, что именно Филонов (в пересказе) назвал «совершенно ничтожным». А назвал он так – попытку прорвать невидимую границу, предел, положенный искусству, соединив футуриста «с каким-нибудь преступлением». Сделать вещь искусства настоящей, напоив ее чужой кровью. (В данном случае – кровавым наветом.)
Так вот, этот метод, согласно Филонову, во-первых, недостоин – и, во-вторых, не работает. Впрочем, своя кровь, честные попытки выйти за пределы законов мироздания, поставить задачу вне искусства, но в пределах доступного человеку мастерства, тоже не работают, тоже безнадежны. Но это дело. Этим можно заниматься. Такую идею нестыдно украсть, даже будучи Малевичем.
Как мне кажется, в новой книге Сергея Круглова картина – здесь и сейчас – тоже падает. Память теряется, мир распадается, истории людей расползаются как ветхая ткань, у тех, кто убивал беззащитных – кристально чистая совесть, даже советский портвейн – и тот испортился, хотя, казалось бы, вот ему дальше портиться вообще некуда. И никакое самое точное, самое жалеющее или жалящее слово не способно зарастить ни одной прорехи. Вернуть хоть что-нибудь. Картина падает. Каждый раз. Тогда автор берет и пишет новую.
Потому что, пока мы живы, каждый день – день Филонова.
Не узнать
Год 1996