День поминовения
Шрифт:
Осенью 1941 года Лора добралась до Барнаула. Было холодное октябрьское утро, ночью, видно, прошли заморозки, на траве возле перрона виднелся нерастаявший иней. Но солнце поднималось на чистом безоблачном небе, и день обещал быть теплым.
Лора потащила вещи в камеру хранения. Рюкзак, два чемодана, за один держалась четырехлетняя хныкающая Лилька. “Лиля, быстрее!” — поминутно подгоняла Лора. Девочка замерзла, носик покраснел, был влажным. Лоре хотелось скорее освободиться от вещей. К десяти ровно она придет в крайком партии — просить работу в газете. С этого начиналась на каждом новом месте
Возле деревянного сарая стояла большая очередь. Лора догадалась, что этот сарай и есть камера хранения. А Лиля, как назло, едва тащилась, поминутно спотыкаясь и дергая чемодан. Наконец они стали в очередь. Лора оглядела хмурых, невыспавшихся людей. С детьми почти никого не было, детей, как видно, увезли раньше, еще летом. Только у одной женщины было двое — девочка лет восьми и мальчик Лилиного возраста. У женщины был большой опустившийся книзу живот. “Бедная, ей, должно быть, скоро рожать,— подумала Лора,— куда ж она едет?” Но что делать таким, их было немало, и приходилось ехать, спасать детей — родившихся и тех, кто вскоре появится на свет.
Очередь двигалась медленно, вяло, у некоторых было совсем мало вещей — чемоданчик, узелок, у других — большой багаж в десять мест.
К окну подошел молодой мужчина, худое лицо обросло жиденькой рыжеватой бородкой. Что-то странное было в нем, Лора не сразу увидела,— да, он был босой. Узкие коротенькие брюки высоко открывали посиневшие от холода грязные ступни. Мужчина был одет в широкое, колоколом, женское пальто. Голова в реденьких волосах, без шапки. Голубые глаза его глядели на приемщицу с мольбой. Он сдавал мешок, завязанный веревкой, и дорожную корзинку с ручкой, из тех, что раньше заменяли чемоданы, запертую висячим замком. Приемщица бросила мешок на полку, а когда схватила корзинку, неожиданно легкую, застыла, будто прислушиваясь, и вдруг закричала:
— Чтой-то там? Ктой-то там у вас? Ишь что придумали! — и пихнула корзинку обратно. Из корзинки раздалось жалостное мяуканье.
Босоногий умолял взять корзину — совсем не надолго, часа на два, не больше, ему надо пойти по важному делу, туда с кошкой никак нельзя, и он двигал корзинку к приемщице, а она злилась, толкала корзинку к босоногому. Напуганная кошка мяукала все громче и тоскливее.
— Киса, киса,— обрадовались дети беременной женщины.
— Там киска,— прошептала Лиля.
Кто-то в очереди засмеялся, но тут же замолк. Люди уже озлились на странного человека, торопили, гнали его от окна. Он покорно взял корзинку за ручку, забормотал что-то непонятное, должно быть, успокаивал кошку и уже сделал шаг от окна.
— Фамилиё! — крикнула приемщица, перекрывая голоса недовольных.— Куда ж вы идете без квитанции?
— Любовник,— пробормотал босоногий.
— Шуточки! — приемщица вспыхнула.— Говорите фамилиё!
Очередь опять развеселилась: босой! С кошкой в корзинке! Любовник! Вот это любовничка Бог послал вам, девушка!
Лора увидела, что босоногий готов заплакать. Она вышла из очереди с одним чемоданом, оставив Лильку с другими вещами.
— Постойте, не уходите, как же так — босиком в октябре.
— Что делать, что делать,— застонал
Он бежал из Конотопа, может, женщина слышала такой город?
Лора открыла чемодан, достала Левины ботинки, совсем новые. Кажется, подойдут по размеру.
— Обуйтесь, садитесь,— она подтолкнула босоногого к скамейке, нашла в чемодане пару носков.
— Я не могу взять, не могу,— забормотал тот,— у меня нету денег заплатить!
— А я не продаю, а просто даю вам, скоро выпадет снег, нельзя босиком...
— Ах, как же, я не смею, не могу, мне нечего дать вам. Вот, если хотите, возьмите кошку, очень умная, очень ласковая кошечка.— Он всхлипнул.
Подошла Лорина очередь, ее окликнули, заторопили. Она сунула Любовнику в руки ботинки с носками, подбежала к окошку. Лилька уже плакала, из очереди поторапливали:
— Скорее, не задерживайте.
— Она ж с дитем,— вступился женский голос. Люди смотрели с осуждением, хмуро — не могли понять этих двоих.
Одна отдает чужому человеку новые ботинки, это же деньги, больше чем деньги,— продукты, хлеб; другой — босой, полуголый и наверняка голодный — попер с собой кошку через весь Советский Союз. Походило на какой-то розыгрыш, цирковой номер, поставленный, чтобы рассмешить людей. Но людям не до смеха, какой уж тут смех, кругом горе, одно слово — война, бездомовье, беженское блуждание, сами разуты, раздеты. А тут с кошкой. А тут вещами швыряются.
Уходя с платформы, от сарая, Лора взглянула на босоногого. Он уже надел один ботинок, вытирал грязной тряпкой другую ногу.
“Боже мой, что с ним будет, с таким недотепой?..” Как она сказала: “Боже мой”? Это она-то! Да был бы Бог, ему сейчас самое время проявить свое могущество — прекратить войну!
В десять утра Лора с дочкой была в здании крайкома, у главного редактора местной газеты.
Нет-нет, он ничего не может сделать, сочувствует, но в штате ни одного места. Извините, прощайте. Тут он взглянул на худенькую, напуганную девочку. Впрочем, если хотите, могу помочь: в нашу столовую посудомойкой. Кажется, есть место, я попрошу, у вас ребенок. Не хмурьтесь — работа в столовой лучше многих других, сами понимаете.
Лора взяла записку, поблагодарила и побежала в эвакопункт — получить талоны на хлеб, узнать, не помогут ли найти какой-нибудь угол. Одна из служащих эвакопункта дала адрес родственницы, она сдает полкомнаты,— может, договоритесь.
Владелица комнаты — захламленной, неметеной — была дряхлой старушкой. Она согласилась присматривать за девочкой, пока мать на работе.
В тот же день после обеда Лора принялась мыть горы посуды. Столовая помещалась в подвале большого крайкомовского дома. Кроме кухни, чуланов и мойки здесь были два зала. Работники столовой называли их “ответственный” и “общий”. Первый был меньше, но чище, кормили в нем получше, и приборы здесь полагались из нержавеющей стали. Для посетителей этого зала готовил повар из ленинградского ресторана, успевший выехать еще до блокады. Для “общего” готовила повариха, толстая тетя Паша. В “ответственном” существовало меню, выбор из двух-трех блюд, в общем — подавали комплексный обед: суп или щи, тощие котлетки, наполовину хлебные, или жареную колбасу с пшенной кашей.