День последний
Шрифт:
— Момчил, Момчил, — повторил несколько раз невольник и наморщил лоб, словно что-то вспоминая. Потом вдруг вскочил на ноги.
— Знаю, знаю, — сказал он с улыбкой. — Ты тот ху-сар, что Елену, дочь великого прахтора Петра, похитил. Я бы на твоем месте тоже так поступил.
Он вдруг рассмеялся весело, добродушно; этот смех как будто стер с лица его все следы пережитых невзгод и агарянского плена.
— А меня зовут Игрил, воевода. Когда-то я был боярином. Дед мой, царство ему небесное, был протосевастом и великим вельможей царя Александра. Но теперь, ты видишь, я — ничто, — сказал невольник, манерой говорить и держаться приобретая
— А смеюсь я, знаешь, почему? — продолжал он уже совсем непринужденно и даже взял Момчила за локоть, не обращая внимания на хмурый вид собеседника, молча смотревшего на него в упор. — Я смеюсь над собой, воевода, над тем, как был глуп когда-то. Ведь у меня еще молоко на губах не обсохло, когда царский поезд вернулся в Тырново и все говорили о тебе и Елене. А я тогда сестре твоей Евфросине вот что сказал ...
— Ты знаешь мою сестру? — тихо спросил Момчил.
Игрил махнул рукой, словно для того, чтоб не мешали
чему-то очень веселому и забавному.
— «Будь я взрослый и присутствуй тогда на свадьбе, погнался бы я за твоим братом, догнал бы его. Потом вызвал бы его в открытое поле — на единоборство».
— Коли есть охота, это и сейчас можно, боярин! — усмехнулся Момчил.
— Постой, постой! — воскликнул Игрил, опять махнув рукой. — «И ежели ни один не одолел бы, мы бы побратимами стали», — закончил он, откинув назад голову с веселым, беззаботным смехом.
У Момчила тоже посветлело лицо.
— Вот как? Поединок и побратимство! Только, знаешь, — резко прервал он самого себя, и лицо его опять потемнело, — я не братаюсь с боярами.
Он даже отошел прочь от Игрила, и рука боярина, державшая его локоть, упала.
— А я согласен побрататься с хусаром, — твердо промолвил Игрил, и все тело его натянулось, как тетива. — Хочу побрататься с тобой. Ну?
Игр ил хотел' , еще что-то сказать, но тут у него за спиной послышался голос девушки, и он, махнув воеводе, чтобы тот подождал, быстро скрылся в полуразрушенном шатре. 4
Момчил некоторое время глядел ему вслед, потом вдруг повернулся и обвел взглядом поле боя.
При свете пожара берег выглядел совсем иначе: не будь луж крови и трупов на песке, никто бы не догадался, что недавно тут была лютая сеча. Только время от времени, словно из-под земли, доносились глухие стоны умирающих.
— Видно, агаряне полегли все до единого! — пробормотал себе под нос воевода. — Трубить! — крикнул он тем, кто стоял ближе к нему.—Трубить сбор!
Когда морской берег огласили призывные звуки рога, со всех сторон послышались голоса момчиловцев: бойцы искали товарищей и, еще покрытые кровью, становились под свои знамена. Первым появился Нистор, хромая и кляня на чем свет стоит агарян; за ним — Раденко, все такой же задумчивый, молчаливый.
— Гойко умер, воевода, царство ему небесное! И еще пало много народу, — тихо промолвил он.
Момчил склонил голову.
Войхна вылез из-за груды убитых, весь мокрый, окровавленный.
— Кончено, Момчилко! — громко крикнул Райко еще издали, сидя на коне. — Считал, считал, счету не хватило. Нет больше агарян. Лежат, как рыбы на песке, чтоб им пусто было, безбожникам горбоносым! — И, круто остановив коня, он ловко спрыгнул на землю.
— Ты жив, милый?.. Целехонек! — весело затараторил он, шагая к воеводе. — Мне говорили, тебя
Момчиловцы дружно подхватили.
— Погодите! — прервал их крики Момчил, выйдя из неподвижности. — Я — ваш воевода, а не деспот, и никогда не буду для вас деспотом. Кто тебя научил так кричать, Райко? — сердито спросил он племянника.
Но Райко, видимо, ничуть не испугался.
— Кто меня научил, Момчилко? — весело воскликнул он. — А чего нам прятаться? Что тебе сказали послы
Апокавка в Подвисе? Как только ты выступишь против Кантакузена и пришлешь в Царьград сколько-нибудь пленных, тотчас получишь грамоту. Ежели она у тебя еще не за пазухой, так уже пишется. Да не только в этом дело. Эх, не только в этом! — еще громче и веселей продолжал он. — Пока мы тут с агарянами разделывались, наверху зилоты крепость взяли и Кантакузеновых людей перебили. Хоть и греки, а все равно как мы: такие же замученные, бедные люди. Так вот, Момчил, и они деспотом тебя называют. Для нас воевода, а для всех других — деспот. Так-то! Верно, братья и побратимы? — обернулся он к собравшимся со всех сторон и окружившим воеводу момчиловцам.
Со своими усталыми, посиневшими лицами, измятой, мокрой одеждой и окровавленным оружием они были похожи скорей на тени и призраки, возникшие из крови и воплей на ратном поле, чем на живых людей.
— Верно, Райко! — подтвердили они.
— Да как же может быть иначе? — продолжал Райко, ударив ножнами в землю. — Если Момчилу не быть деспотом, так кому же еще в этом краю? Мы кровь проливали, души человеческие губили и показали агарянским псам, которых Кантакузен из заморских стран вызвал, кто такой Момчил со своими юнаками. Ради чего, братья? — в каком-то исступлении воскликнул он. — Какая нам польза от этого? Ни рабов мы не захватили, ни добычи никакой делить нам не придется. Ради тебя, Момчил! — обернулся он к воеводе, и голос у него дрогнул, смягчился. — Ради тебя, воевода, и ради клятвы, что мы тебе дали у Белой воды. Ты жалеешь замученных людей, — ну вот и они тебя любят. Любят, как отца родного, как господа бога. Видишь, воевода? Погляди на их усталые лица.
— Правильно, правильно говорит Райко! Верно!— еще громче закричали момчиловцы.
Толпа их росла, становилась все гуще. Глаза горели беззаветной преданностью и благодарностью.
Но лицо Момчила оставалось неподвижным, брови — слитыми в одну черту. Рослая, плечистая фигура его словно вросла в песок, окаменела, покрылась сединой веков.
— Спасибо вам, братья, — тихо промолвил он наконец. — Но сдается мне, слишком много мы шумим. Теперь-то как раз и начнется самое трудное. Самое трудное, говорю я, потому что не хочу вас обманывать. А может, иначе сделать? Разойтись по домам, помириться, скрепя сердце, с тем, что есть, зажить, как до нас люди жили. Тишь, да гладь, да божья благодать, как говорится, а?
И он обвел момчиловцев зорким взглядом.
— Ты смеешься, Момчил? — возразил Райко.
— Сам ведь знаешь, побратим, что этому не бывать,— отозвался Раденко.
— Ладно, ладно, — улыбнулся воевода. — Знаю. И поведу вас теперь на Перитор! — вдруг громко крикнул он. — Согласны, юнаки-побратимы?
— На Перитор! На Перитор! — послышались радостные восклицания, и толпа зашевелилась.
— Что это за факелы двигаются к нам, воевода? — послышался из задних рядов голос Войхны. — Поглядите-ка! Это не наши.