День последний
Шрифт:
Момчил, совсем придя в себя, раздраженно спросил юношу:
— Почему ты думаешь, боярин, что через десять лет эту землю будут топтать агаряне?
— Что ты меня спрашиваешь, воевода? — глухо ответил Игрил. — Конечно, будущее одному богу известно. Только сдается мне, несдобровать христианам. Я еще пятнадцатилетним мальчишкой был, — дед мой, протосеваст Панчу, сказал царю: «С юга надвигается гроза. Береги Болгарию, Александр!» Что знал мой дед об агарянах? Он в глаза их не видал, слыхом о них не слыхал. А сказал правильно.
Молодой
— А вы говорите: пускай цари да бояре хлопочут; нам ни тепло ни холодно. Эх, посмотрели бы вы, как агаряне людей в плен хватают да вереницами на продажу гонят, так другое заговорили: бы! И бедных, и богатых, и отроков, и бояр — всех на одной веревке в неволю волокут.
— Эх, поглядеть бы, как моего боярина Георгия веревкой свяжут! — злобно ОТКЛИКНУЛСЯ ОДИН ИЗ МОМЧИЛОВ-цев. — Пускай бы уж и меня той веревкой связали...
— Момчил-воевода, православные христиане! —вдруг воскликнул Игрил, сверкнув глазами. — Неужели: вы не понимаете, что я не о своей только неволе рассказал? Каждый из вас может в такую же беду попасть. Все христиане, весь народ болгарский — и царь, и бояре, и отроки — могут рабами стать. А все-таки каждый в свою сторону тянет, и нет согласия...
Момчил протянул руку по направлению к нему.
— Ты что же, боярин? — сурово промолвил он. — Хочешь, чтоб я велел всем этим людям разойтись по домам и отдаться в руки своих мучителей и убийц, а сам явился бы с повинной к Иоанну-Александру, чтоб он в темнице меня сгноил?
— Правильно, дельно говоришь, боярин, — вмешался Войхна. — Умнеет человек, видно, коли горя хлебнет! Посмотрим, что остальные бояре и владетели говорить будут. Верно, тоже поумнеют, агарянокой неволи отведав.
Игрил хотел что-то возразить старому хусару, но в это время кто-то крикнул:
— Кажись, Райко плывет на челне!
Все повернулись к озеру. По его светлой поверхности в самом деле скользила лодка, быстро приближавшаяся к берегу. На носу стоял на коленях человек, а ближе к корме сидели и гребли двое. Плеск весел мешался с говором и смехом.
• — Это Райко, он самый! — промолвил Войхна, поднявшись на колени, чтобы лучше видеть. — Коли гуторят да смеются, значит, он!
Игрил тоже поглядел на приближающуюся лодку и большой щербатый месяц над ней, выгнутый в одну сторону и покосившийся, как надутый ветром парус. Потом он встал. Вместе с ним встала и Эйлюль; она обвила его шею руками, как молодой побег обвивается вокруг могучего дуба.
— Воевода Момчил, — промолвил Игрил. — Не знаю, прав я или нет, только хочу сказать тебе вот что: ежели мы, бояре, не перестанем грабить и мучить народ, а вы, хусары и мятежники, не перестанете бунтовать против царя и разрывать на части царство, десяти лет не пройдет, как сюда явятся агаряне, и нога их будет топтать нашу землю. И ты точи свой меч не на бояр и царских людей, которые не знают,
Тут показалась у входа в тесный заливчик черная лодка Райка. Она приближалась, ломая сухой тростник. Наконец подплыла к берегу, и Райко выпрыгнул из нее.
— Добрый вечер тебе, Момчил, и вам, братья, — промолвил он, сняв шапку и отмахиваясь ею от комаров. — Нет ли чем разговеться? Нутро тоскует от сушеной рыбы и. соленых маслин.
— Как не найтись! Я для тебя кое-что припрятал, — ответил Войхна и принялся что-то искать позади себя.
Прежде всего он вынул большую тыквенную бутыль с вином. Райко тотчас протянул к ней руку.
— За твое здоровье, Момчил! За ваше, братья! — сказал он, поднося ее ко рту. — Угостите и гребцов, — прибавил он, порядочно отхлебнув и вытирая мокрые усы. — Поройчане — славные ребята. И знаешь, Момчил, ведь они, рыбаки эти, тоже деспотом тебя называют. Деспот Момчил — и конец!
Момчил вздрогнул.
— Значит, всем уже известно о моем переходе. Недели через две Кантакузен выступит против нас, — промолвил он и поглядел на Игрила. — Слышишь, боярин? Сперва Кантакузена, а потом ...
Он остановился на полуслове. •
— Потом Елена, — шепнул он Игрилу на ухо. — Скажи ей, боярин, когда будешь в Цепине, что больше я не отпущу ее ни за что на свете.
— А агаряне? — тихо спросил Игрил.
— Кто топчет мою землю и вредит простым людям, тот ступай к тем, в Полистилон, — отрезал воевода.
Лицо Игрила немного прояснилось; он облегченно вздохнул.
— А теперь — счастливого пути! Приедешь в Цепино, поклонись от меня Евфросине, — сказал Момчил, направляясь к лодке.
Она была довольно большая, с парусом и широким сиденьем на корме. Игрил вошел в нее первый и, бережно закутав Эйлюль в козью шкуру, усадил девушку рядом с собой. Находившиеся на носу два гребца, чьи лица трудно было рассмотреть в темноте, отвязали веревку и подняли парус. Он надулся, и челн, качаясь, полетел по черной воде залива.
— Прощайте! — крикнул Момчил отъезжающим.
— Не прощайте, а до свиданья! — послышался голос Игрила.
Эйлюль, высвободив руку из кожуха, помахала Мом-чилу.
Воевода долго стоял, задумчиво глядя вслед уплывающей лодке. Он стоял неподвижно, будто на часах, и месяц, поднявшийся уже высоко, сжал большую тень его до размеров каравая, так что ее можно было принять за свернувшуюся у ног хозяина овчарку. Ночной ветер подул сильней, и подгоняемый им челн уже скрылся за высокими тростниками, а Момчил все не двигался с места. Он не слышал ни шума травы под копытами приближающихся коней, ни возбужденных веселых голосов, не заметил, как вокруг тоже стало шумно и весело, словно в доме при появлении званых гостей. Вдруг он почувствовал легкий толчок чьей-то руки, неожиданно опустившейся ему на плечо.