День последний

Загорчинов Стоян

Когда отряд миновал труп кобылы, Ланцерт, подняв руку, указал на скачущих по дороге разведчиков, которые приближались к скрытым за ветвистыми смоковницами развалинам каких-то белых зданий.

— Друнгарий с разведчиками подъезжает к Мосино-полю. Не повелит ли твое величество подождать, пока они проверят безопасность пути?

Иоанн Кантакузен медленно поднял глаза, до тех пор невидные в тени шлема. Полные юношеского блеска, они составляли прямой контраст с его усталым старообразным лицом; острый, проницательный взгляд их таился в глубине зрачков, как спелый плод в ветвях дерева.

— Нет, поедем дальше!

Только не так быстро. Мне хочется отдохнуть где-нибудь в тени, — ответил император поспешно, словно стараясь предупредить какую-то ранее возникшую мысль, и в углах его тонких губ появилась чуть заметная улыбка.

— Ланцерт, — заговорил он через некоторое время, понизив голос и положив свою маленькую, но жесткую руку на обсыпанный мелким жемчугом жесткий рукав гетериарха. — Когда мы с тобой говорили о Момчиле, ты упрекнул меня в том, что я слишком часто щажу врагов и держу даже те клятвы, которые даю иноплеменникам и варварам. Ты не прав. Люди пьяны и не могут не быть пьяными, — подчеркнуто произнес император, — но как раз поэтому я должен быть трезв.

— Люди не понимают слов мудреца, — тихо, понизив голос, возразил Ланцерт, искоса следя за разведчиками, которые в это мгновенье скрылись в развалинах города.

— Я не мудрец, — живо возразил Иоанн Кантакузен, и голос его стал резким и твердым. — Я не мудрец,— тихо повторил он, кидая взгляд на своего молчаливого и мрачного спутника справа. — Мудрец верит в то, что люди добры, а я — нет. Люди злы и глупы.

Он склонился над гривой коня. Взгляд его погас.

— Никто не понял моей незлобивости, — после небольшого молчания прибавил император. — Иначе я не был бы на этой дороге.

Ланцерт поднял правую руку ко лбу в знак того, что понял его мысль.

— Мои недруги говорят, что я, увлекаемый безмерной жаждой власти, первый нарушил клятву, данную императору Андронику у его смертного ложа, — продолжал Иоанн Кантакузен. — Но ты, милый Ланцерт, знаешь, что меня вынудили к этому императрица и Апокавк. Во время моего отсутствия из престольного города они оскорбляли моих друзей, распространяли обо мне ложь, следили за моей матерью, а потом посадили ее в тюрьму. Взявшись за оружие и провозгласив себя императором в Дидимотиконе, я хотел только защитить себя и своих родных... Жажда власти! — усмехнулся Иоанн Кантакузен, качая головой.— Она никогда не вдохновляла меня. Никогда!

Он помолчал, потом заговорил опять тихо, спокойно:

— Прежде чем возложить на себя императорский венец, я долго колебался, думая о том, как враги империи обрадуются нашим внутренним распрям. Поэтому я послал человека к одному гадателю, которому верю, — узнать, благоприятствует ли теперешнее положение небесных светил задуманному мной. Гадатель ответил мне, что не может ничего оказать и что мне лучше подождать до летнего солнцеворота: тогда небо само ответит на мой вопрос. Я так и сделал. Когда это время наступило, на северной стороне небосвода каждый вечер, сейчас же после захода дневного светила, стала появляться комета. Собственно говоря, не комета, а погоннас — борода или хвост звезды. Похожая на меч, она стала показываться у самых ног Персея, причем длинный хвост ее был направлен на восток. Миновав Северный полюс, созвездие Малой Медведицы и Когти Дракона, она коснулась правой ноги Геркулеса и венца Ариадны. Потом приблизилась к левой руке Змееносца.

А так как здесь гнездятся летние жары, комета не могла больше держаться и стала таять, пока совсем не исчезла с небосвода, ибо это была не звезда, а лишь призрак звезды...

Вдруг сзади послышался громкий веселый смех.— Апалмена смеется, — нахмурившись, промолвил Ланцерт. — Распущенный мальчишка!

Но Иоанн Кантакузен как будто ничего не слышал.

— Понимаешь, Ланцерт? — продолжал он. — Призрак звезды! Тогда я понял, что хочет сказать мне небо: власть моя будет такой же, как эта звезда. Призраком власти.

— Вот видишь, гетериарх, — сказал он, повысив голос, чтобы слышал не только Ланцерт. — Не жажда власти, а нечто другое заставило меня начать эту междоусобную войну. Истинно так, призываю во свидетели Христа и пречистую матерь его!

Иоанн Кантакузен перекрестился.

— Люди смотрят на небо и землю. Но и небо с землей видят наши дела, — смиренно прибавил он.

Тут к нему обратился до тех пор молчавший спутник справа.

— Не лучше ли будет, твое величество, объехать этот древний город? Перед нами — разрушенные стены, — глухим голосом тихо промолвил он.

И неожиданно прибавил, покраснев:

— Не думай, что меня испугало это предсказание и я боюсь за себя, о всемилостивый! Но- если Момчил узнает, что нас так мало, он может сейчас же явиться сюда из Перито-ра. Для него — захватить тебя в плен значит победоносно окончить войну.

— Посмеет ли он? — возразил Ланцерт, быстро взглянув на императора, который молчал. — В поле полно Умуровых людей. Мы не одни.

— Умуровы люди заняты грабежом и добычей. Им не до Момчила, — пожав плечами, промолвил с горькой улыбкой Михаил Вриений. — Вот и Мосинополь! Слава богу! Друнгарий подает сигнал, что враг далеко.

В городе, куда они въехали через полуразрушенные ворота, их встретило однообразное пение цикад. Насекомых было так много, что казалось, деревья покрыты плодами, а в воздухе стоит непрерывный скрежет бесчисленных острых пил. Кони затопали по каменной мостовой; улица извивалась между покосившимися колоннами и разрушенными портиками.

Иоанн Кантакузен снял шлем.

— Я что-то плохо себя чувствую. Ко сну клонит, — устало промолвил он.

Теперь стали хорошо видны его светлосерые глаза, окруженные мелкими морщинами в виде растопыренных утиных лапок. На темени, покрытом мягкими и редкими, тронутыми серебром волосами, выступили крупные капли пота.

— Вриений, — вдруг сказал он, глядя в глаза стратегу, — я не подозреваю тебя в трусости, но ты растерян.

Пока мы в городе, никто не знает, сколько нас, и поэтому не нападет. Странно! У меня глаза слипаются! — приба-в и л он другим голосом, как бы про себя.

Улица вывела их на круглую маленькую площадь, посреди которой, несколько ниже ее уровня, находился фонтан. К нему надо' было спускаться по ступеням. Но отверстия были сухи, бассейн — полон листьев и сухих веток. Рядом раскинул свою крону молодой платан.

Иоанн Кантакузен остановил коня, спешился. Остальные последовали его примеру. Конские копыта затопали еще громче по плитам мостовой.

— Михаил Вриений, — промолвил император сонным голосом, — пошли еще четырех человек друигарию. И пусть они ему скажут, чтоб он выяснил, где Умуровы люди. А я пока отдохну тут в тени.