Деревня на перепутье
Шрифт:
— К быку ведете? — поздоровался Лапинас.
— Давно сутелая, — ответил Винце. — Домой веду. Колхоз отдал.
— Тебе? — Шилейка даже рот разинул. — Да это же Буренка Раудоникиса!
— Ладная коровушка, — похвалил Гоялис. — Сколько платил?
Винце глянул на мужиков, на стену, опять на мужиков и снова засмеялся. Гайгалене робко, но от души подхихикивала. Бес, что ли, их попутал? Глаза мужиков с любопытством пошарили по стене клети. Два рта оскалились до ушей, третий же перекосило, даже трубка переехала на другой краешек рта.
У, черт, как обгадили! Однажды уже
Под рисунком стишок Гоялисова Симаса:
Вот навоз, хватайте, братцы! Только как нам подобраться?Винце Страздас, посмеиваясь, увел корову. Вслед за ним засеменила Гайгалене. В ее руке насмешливо мелькал прут.
— Вы-то со стариком Григасом теперь короли над Лепгиряй… — Лапинас повернулся к Гоялису. — Хитрющих детей вырастили. Ученые, клыкастые. Берут всех на зуб, аж клочья летят. А вы смотрите и смеетесь. Не страшно — вас не тронут.
— Отчего же? — спокойно спросил Гоялис.
— Домашний пес своих не кусает.
— Ну уж, ну уж, Мотеюс. Вот возьми Григасова Тадаса. Чуть не зять Римшам, а свою тещу намалевал.
— Умный ты стал, Рокас, как погляжу, — вспылил Лапинас. — Раздобрел на нашем жирноземе, штаны тесны стали. А давно ль гречишные ости кишки драли?
— Во-во, — подхватил Шилейка. — Приезжают будто баре на готовенькое. Земля, крыша, хлеб — все наше.
— Известное дело, Викторас, известное. Что они из этой своей Дзукии привезли? Песку в лаптях? Мешочек сушеных грибов? Ну еще вшей. Это уж точно — этого добра у проходимцев хватает. А Гоялис вдобавок дуду привез. Они там только и знают: дудеть да в самую страду с бабами в лесу валяться. Край лентяев. Чумазые!
— Во-во. Разжились, и уже спесь их пучит.
— Разжились. Будто сами? Пустой разговор. На дураках разживаются! На нас! На нашей земле! Вот Страздас. Только-только из тюрьмы вышел, а уже кров имеет, коровой обзавелся. Черномазый ему еще свою бабу уступит, будет полный комплект.
— Юстинас тоже дурак, — Шилейка сочувственно покачал своей лошадиной головой. — Такую корову колхозу в долг отдать!
— По своей дурости и пригреваем всяких проходимцев, Викторас, по своей…
Гоялис сидел, склонив на плечо обмотанную шарфом шею, и усмехался в воротник. Еще не родился тот, кто его разозлит. Замолчал и Лапинас. Вылил накопившуюся злость, и отлегло от сердца, в голове светлее стало. Повеселевшие мысли его носились по улицам Вешвиле, заглядывали в магазины, искали гостинцев для дочери, для Мортяле.
Шилейка же сидел опустив нос, сгорбившись, уставившись на лошадиные зады, и мрачно жевал губы. Дожил! Какой-то дзукиец везет тебя, бригадира, сунув лошадям под хвост, да и то из милости. Еще радуйся, что отпустили
Они подъехали к мосту через Акмяне. Сразу за рекой начинались поля варненайской и кяпаляйской бригад, разделенные большаком. У моста толпился народ. Гоялис со своего трона первый увидел Мартинасова брата Андрюса Вилимаса, который махал руками, тщетно пытаясь что-то растолковать. Но его никто не слушал. Толкались, кричали каждый свое, тыкали руками — кто в одну, а кто в другую сторону. Только бригадир варненайской бригады Йонас Жарюнас стоял поодаль, не вмешиваясь в спор, безучастно курил сигарету и поглядывал направо от большака, на угодья своей бригады. Здесь, в десятке шагов от дороги, стояли невыгруженные сани с навозом. Старая кляча дремала в оглоблях, держа на весу заднюю ногу, и шевелила отвисшей губой, будто молилась.
— Эгей! С дороги, божьи человеки! — крикнул сметановоз.
Толпа расступилась.
— Что не поделили? — окликнул Лапинас. — Может, хлеба не хватает?
— Из-за навозу поцапались. Варненай закрыла свою лавочку, — ответил Андрюс Вилимас.
— Тпр-ру! — Лапинас схватил вожжу. — Куда черт несет! Дай людям покурить, дзукиец проклятый! Вот как… Стало быть… Как так — закрыли лавочку?
— Небольшой пограничный конфликт. Как-нибудь обойдемся без помощи Хаммаршельда, — отрезал Пятрас Интеллигент, зло покосившись на Лапинаса.
— Мужики… — Лапинас, не вылезая из саней, протянул пачку сигарет.
Все столпились вокруг фургона, закурили. Одна Надя Лунова, девка не первой уже молодости, но еще ничего себе, стояла в отдалении и, нагнувшись, сковыривала прутиком с сапог навоз. Жила она в Лепгиряй, у председателя апилинкового Совета Дауйотаса, но работала в кяпаляйской бригаде; ее свекловодческое звено каждый год снимало лучший урожай в колхозе.
— Что же застопорилось, мужики? Чего такие кислые? — осторожно допытывался Лапинас.
— Нам-то что. Сколько было навозу, весь вывезли. Может, еще есть у кого самая малость, но ведь не зарежешь человека, раз не дает, — стал объяснять кто-то из варненайской бригады, задобренный сигаретой. — А кяпаляйцы вот сердятся. Как дети малые. Ты не даешь, и я не дам. Детский разговор… На мой взгляд, чего тут на других оглядываться. Каждый пускай делает что положено, и будет порядок. Это обезьянам пристало передразнивать.
— Может, и за трудодень по твоему принципу будем давать? — прервал его Пятрас Интеллигент. — Будем сыпать в мешок всем подряд. Кому попадется, кому не попадется…
— Жарюнас виноват! — откликнулась Надя. — Бригадир! Навоза нет… Куда там нет. Навозу до потолка, ну, как пословица говорит, ни сам не ем, ни другому не дам. Погодите, придет осень — завоете. Слыхали, что новый председатель будет платить за трудодень с урожая бригад?
— Деритесь, деритесь, — проворчал Жарюнас. — Блоху все равно не подкуете.
— Нечего тут время терять, Пятрас. — Надя стала расстегивать ватник. — Иди валить сани. На Варненай сам председатель управу найдет. А тебе, Жарюнас, либерализм еще глоткой выйдет. Ответишь за беспорядок.