Деревня на перепутье
Шрифт:
— Страздене всюду первая, только на работу последняя, — усмехнулся Арвидас. — Если продавать тому, кто первый запросит, то Страздене достанется вся забракованная живность.
— Председатель, дорогой… При товарище Вилимасе…
Арвидас нетерпеливо отмахнулся:
— Знаю, как было при товарище Вилимасе. При товарище Вилимасе продавали кому угодно, только не тому, кто в этом нуждался. А при товарище Толейкисе будет иначе. — Арвидас повернулся к Гедруте. — Как думаешь, телячья королева? Съедобен этот живой труп, как говорит Страздене, или собакам выбросить?
— Да не слушай ты ее, председатель! Теленок же здоровый. Печень, конечно, никуда. Но
Горбунья закивала было, поддерживая Гедруту, но, почувствовав грозный взгляд Страздене, втянула шею в плечи и застыла как ни в чем не бывало.
— Давай так и договоримся: покупай, Гедрута, этого теленка и ешь с Пятрасом на здоровье. Идет?
— Председатель! — засияла телятница. — Как так не идет! Всю зиму на соленом мясе сидим…
Страздене то краснела, то белела. Чтоб он сгинул! Все готово для завтрашней поездки в Ригу. Две курочки, корзина яиц, в деревне насобирала творогу, а телятины, как видно, уже не повезет братьям латышам.
— Председатель, дорогуша, за что меня обижаешь? — затараторила Страздене. — Что плохого я сделала? Мало работаю? Будто все могут быть такие здоровущие, как эта вислобрюхая Гедрута! Хворая я! Ну и что, что с лица я ничего. Мою болезнь не видно, председатель. Сердце! Самый главный нерв с трещиной, дорогуша. А ты не входишь в положение. Половину огорода отрезал, не даешь подешевле теленка купить и вообще преследуешь… За что, председатель, за что, миленький?
— Я уже говорил, Страздене, — терпеливо объяснял Арвидас, сдерживая раздражение. — Пока будешь носиться по деревне без дела, и не мечтай о правах колхозника. Запомни: если не выработаешь в месяц в среднем двадцать пять трудодней, распрощаешься и с остальными сотками. Правление не посмотрит, что у тебя огород засажен. Возместим вложенный труд, семена, и будь здорова.
— Двадцать пять трудодней! — Страздене за голову схватилась. — Председатель, разум надо иметь. Как можно на женщину такую барщину накладывать? Когда же я ее отработаю, бедняжка?
— Работы хватит, не бойся. Вот в Лепгиряй начали навоз вывозить. Будь добра завтра сани разгружать, прояви добрую волю…
Страздене поняла, что это уже не шутки. Горящими от злобы глазами уставилась на Арвидаса. Но спокойный взгляд председателя заставил их опуститься. Тогда Страздене со злостью плюнула на лежащего теленка и, крепко выругавшись, пошла по двору, выкрикивая:
— Праведный, добрый Толейкис! Вы слышали? У честной женщины последний кусок хлеба отбирает, а шлюху награждает. Ну, я это дело так не оставлю. Жаловаться буду! До самого Юренаса дойду! Пускай все знают, от кого эта девка рожать будет…
VII
Дни катились один за другим, похожие на яйца, снесенные одной птицей. Так было вчера, позавчера, месяц назад, год назад и даже раньше, — она не могла точно сказать, когда все это началось, но знала, что тот же однообразный ритм жизни будет сопутствовать ей и завтра, и послезавтра, и через месяц, и неизвестно до каких пор. Она будет вставать каждый день в тот же час, три раза в день будет задавать корм свиньям, готовить еду, то и дело будет подогревать обед, дожидаясь Арвидаса, а он частенько появится лишь вечером. Каждый день ей бросят жалкие крохи счастья — полчасика, а то и целый час (в зависимости от его настроения), проведенный с ним за ужином. Она с удовольствием будет смотреть, как жадно он уплетает приготовленную ею еду, и будет на верху блаженства, если он вдруг похвалит ее
Однажды Ева неожиданно столкнулась с Мартинасом. Случилось это спустя неделю после переезда Толейкисов в Лепгиряй. Они минутку стояли друг против друга в полутемных сенях, смущенно косились на открытую дверь, в которую глядели сгущающиеся сумерки.
— Добрый вечер, — первая поздоровалась Ева. — Вы уже дома? А Арвидас еще не пришел.
— Добрый вечер… — Мартинас сунул руку, но Ева мотнула головой — ее руки были в свином пойле. — Мы вроде бы еще незнакомы. Конечно, я вас раньше видел, но…
— И я вас вообще знаю, — оживилась Ева, осмелев оттого, что Мартинас смутился. — Почему не заходите? Живем по соседству. Это не годится.
— Виноват… — Мартинас улыбнулся. Ему показалось, что руки у Евы несоразмерно большие, слишком длинные для стройной фигурки, он увидел под мышкой лопнувший шов и перестал ее стесняться.
— Хорошо, что признаетесь, — живо ответила она. — Вину искупить никогда не поздно. Прошу в дом, сосед.
— Большое спасибо, но, может, как-нибудь в другой раз. — Он улыбнулся, извиняясь, и повернулся уходить.
— Жаль… — В ее голосе и впрямь прозвучало сожаление. Еву угнетали неясные отношения с соседом, и она чистосердечно хотела раз навсегда покончить с этими взглядами из-за угла. — Вот угостить вас нечем, не готовилась, но хоть взгляните, как мы устроились.
Мартинас вдруг обернулся.
— Что ж, взгляну. Вы так хорошо упрашиваете, что нужна грубость побольше моей, чтоб устоять.
В комнате Ева пригласила Мартинаса раздеться, а сама побежала мыть руки.
— Раздевайтесь, раздевайтесь, товарищ Вилимас, — поторопила она его, увидев, что он все еще переминается у двери. — Может, выпьете чаю с брусничным вареньем? Арвидас его очень любит. А может, оладий нажарить? Да, я непременно изжарю картофельные оладьи! Вы даже не представляете, какая вкуснота с брусникой.
— Нет, нет! — упирался Мартинас. Спасибо за радушие, но он сыт по горло. Шилейкина горбунья взялась готовить ему, он только что у нее отобедал. Пальто тоже снимать не станет — есть срочные дела. А вот с маленьким Толейкисом охотно познакомится. — Поди-ка сюда, мужчина! Чего прячешься за кроватью?
Мартинас согнулся и, изображая четвероногого, подбежал к кровати, за которую забился ребенок. Конечно, вначале он «не нашел» мальчика, а найдя, схватил в объятия и несколько раз покружил в воздухе. Ребенок визжал от удовольствия, даже в ушах звенело.