Держи врага ближе
Шрифт:
– Сколько?
– Уже три дня.
На лице ни кровинки, лежащее на животе тело мужчины покрыто многочисленными ранами и кровоподтеками. Места живого нет нигде, куда падает мой взгляд. Пошатываюсь, и Сойеру приходиться ловить меня под руку, чтобы не дать упасть.
Друг помогает мне дойти до постели главного героя и присесть в стоящее рядом плетеное кресло.
– Когда началась гроза, храм начал обрушаться. Он закрывал тебя собой, и несмотря на то, что мы успели унести вас и уйти до того, как здание рухнуло окончательно, все же, вы двое были у
Протягиваю руку вперед и осторожно глажу Эша по волосам.
– Аккуратнее. У него там большая шишка.
Поджимаю губы и кусаю до боли.
Три дня…это много. Чем дольше он не приходит в себя, тем выше растет вероятность, что это не произойдет никогда.
Нет. Нельзя даже мыслить о подобном исходе.
Эш – главный герой! Он непременно выживет! Скоро он откроет глаза. Оглядываю спину мужчины с повязками, пропитанными багровыми пятнами крови. Ладони лежащих вдоль тела рук сине-фиолетовые, без единого участка уцелевшей кожи.
Этими руками он держал мое бездыханное тело, закрывая от града летящих вниз обломков, сознательно принимая весь удар на себя. Рвано выдыхаю, вспоминая, как мне казалось, последние мгновения своей второй жизни.
Дурак. Ну какой же ты дурак, Эйдж.
Кусаю внутреннюю часть щеки и тру рукавом рубахи мокрые от слез глаза.
Сойер кладет руку на мое плечо и говорит мягко, как с ребенком:
– Пойдем. Ты его увидела, теперь подумай и о себе.
Качаю головой.
Нет. Никуда я не пойду.
Остаюсь в продавленном старом неудобном кресле, сделанном неизвестными мне людьми, давно покинувшими этот дом, подтянув ноги и поджав их к груди.
Таким образом проходят еще два дня. Это официально самые долгие два дня в обоих моих жизнях. Каждая секунда тянется будто целая вечность. Адэр занят ухаживанием не только за мной и Эшем, но и за другими раненными в храме солдатами. Сдавшись заставить меня вернуться в постель, он махнул рукой и позволил мне спать и проводить все время рядом с никак не пробуждающимся мужчиной.
Сейчас мне нет ни до чего дела. Йозеф, запечатанный неведомо где дарргов бог, кинжал с аметистами, мой потерянный и найденный блокнот, валяющийся в углу этой хижины подобранный кем-то «Шепот ночи», вбирающий в себя весь попадающий на его черное словно бездна острие свет…
Лицо Эштона порядком осунулось. Кормить его получается только бульоном, который он проглатывает инстинктивно, если осторожно ложка за ложкой, будто это лекарство, заливать его ему в рот. Но этого недостаточно. Если он не проснется…Страшно даже помыслить о такой вероятности.
Хочу спрятать.
Хочу спрятать его где-нибудь далеко-далеко, где никто нас не найдет.
Во время учебы Эштона всегда ставили в пример другим ученикам. Когда он повзрослел, своими силами смог добиться высокого звания и положения, заслужить всеобщее уважение, заткнув всех тех, кто смел когда-то роптать на его низкое
Вся его жизнь – результат упорного труда и работы над собой. Несмотря на то, что его предавали и бросали, отворачивались от него и презирали, он продолжал идти вперед, был справедливым и честным человеком, и не держал ни на кого зла. Даже на меня.
В груди неприятно защемило, сердце кольнуло болью. Я мну пальцами ткань пледа на своих коленях, замутненным из-за очередной порции слез взглядом упираясь в деревянный пол.
– Ты замечательный. Ты нравишься мне. Не хочу никого, кроме тебя. Никто не сможет заменить тебя. Можешь делать со мной все, что хочешь, как хочешь, мне все нравится, лишь бы ты только…
У перелетной птицы есть два дома, один для зимы и один для лета. У зверя есть место, куда он возвращается после охоты. Мне всегда казалось, что я одна такая в своем роде – бездомная. Несмотря на наличие особняка в столице и резиденции загородом, мне некуда было возвращаться. У меня было жилье, но не было крова.
Некоторые бабочки живут пару часов, некоторые – пару недель. Прочитав об этом в детстве, повзрослев, почему-то я часто вспоминала об этих красивых, но обреченных на короткую жизнь существах. Такие маленькие и беззащитные. Без клыков и жал, без яда и когтей. У них тоже нет дома. Они просто ищут новый цветок, очередную ветку, куда могут приземлиться и с которой так же легко упорхнуть. Эта земля огромна и любит все сущее. Пока бабочка чувствует, что она дома, она дома.
– В течение тех полутора с лишним лет разлуки, я все время думала о тебе. Благодаря тебе я узнала, что любить кого-то может быть так тяжело для моего сердца. Целоваться, ссориться, скучать по тебе, даже просто смотреть на тебя...так много всего. Просыпайся скорее…
Эштон стал моим цветочным лугом, моим пшеничным полем, гаванью, горной вершиной, цветком, где я могу приземлиться, когда устану. Он мой дом, мое место.
– Ну все, все. Хватит плакать, - вытянутая рука смахивает с щеки слезы, когда я резко в неверии вскидываю голову. – Какая же ты страшненькая, когда ревешь. Ужас какой.
Хриплый насмешливый тон открывшего на пятый день глаза Эштона наконец пробуждает меня от самого жуткого моего кошмара.
27
Восстанавливается Эш быстро. После пяти дней непробудного сна, он практически все время бодрствует. Раны на его спине затянулись, многочисленные синяки и ушибы на его теле тоже успели хорошенько зажить.
Вопреки моим беспокойствам, Адэр сообщает, что Эштон вполне может отказаться от постельного режима. И это значит, что нам пора решать, что делать дальше и куда держать путь.
На третий после пробуждения главного героя день, я как обычно после пробуждения – меня заставили возвращаться на ночь в собственную временную постель в соседнем доме – поспешила к Эшу, только чтобы застать его за внимательным разглядыванием «подарочка» от принца Йозефа.