Держись от меня подальше
Шрифт:
Утром тридцать первого я прилетела в Москву, и к вечеру уже была в родном городе. Я тащила за собой маленький чемодан на колёсиках и готовила себя ко встрече. Я хотела просто убедиться, что всё в порядке, и уехать обратно. В чём и убеждала Фила, который пытался дозвониться до меня с того самого момента, как я села в самолёт и связь оборвалась. Конечно, я чувствовала, что не права и виновата перед ним.
— Ты дура совсем? Ну, зачем ты поехала?
— Прости. Я не могла иначе, Фео, ты же понимаешь.
— Нет, ты меня подставила, — обвинял он меня за дело. — Знаешь,
— Я понимаю. Но я не могла иначе. Не могла, — мои переживания управляли мною, не голова. — А вдруг…
— Человек просто подвернул ногу, с кем не бывает, — злился он на моё беспутство. — А у нас контракт.
Это слово я ненавидела больше всего. Мы должны были столько всего им, друг другу — контракты стали нашим путеводителем по жизни.
— Так давай расторгнем?
— Это не так просто, — отрезал он. — Короче, сделаем объявление, что у тебя пневмония.
— Не надо накликать беду, — была я против такой лжи. Неужели он не понимает, что нельзя такие вещи произносить? Врать про болезни — хуже не придумаешь.
— Ты первая стала играть против правил. Не светись особо. И помни, я жду тебя.
Он сбросил, оставив меня наедине с чувством вины и целым аэропортом. Я не стала заказывать такси, а поехала с одним из тех, что парковались у входа. Выглядела я и правда круто, хоть и уставшая после длинной дороги, перелёт в десять часов особенно изматывал. И таксист, разглядев бирки на моём чемоданчике, сам для себя решил, что я американка, решившая посетить их захолустье.
— I’m Vasya, — представился он ломаном английском, а я не стала его мучить.
— Лена.
Может и зря, ведь всю дорогу он стал выспрашивать меня про жизнь заграницей, особенно, как туда уехать на ПМЖ. Посоветовать я мало что могла, а когда сказала, что учусь там петь, то растеряла всякий авторитет. Но был и плюс от наших разговоров, за ними я не заметила, как мы домчали до больницы сквозь новогодние пробки, адрес которой мне скинул папа. Город пах мандаринами, ёлкой и счастьем. Я была очень счастлива здесь, эти воспоминания, задвинутые в недолгосрочный ящик, вновь всплыли, смешиваясь со снегопадом.
Наверное, наш город настолько мал, что я снова встретила Пичугина Владлена Митрофановича, того травматолога, который снимал мне фальш-гипс. Он был дежурным врачом в эту волшебную ночь и пожаловался, что ни минуты покоя.
— Ого, полгода как ни царапины на ней, — удивился старый знакомый, признав изменившуюся меня без проблем. Мне бы такую память на лица.
— Я в этот раз к Охренчику Артёму, что с ним?
— Муж твой, помню-помню. Лежит у нас, хотели привязывать к кровати, — седовласый врач выглядел устало, и изматывали его именно такие пациенты.
— Он… в порядке? Зачем его привязывать? — фантазия рисовала страшные картины.
— Чтобы не убежал, — попытался успокоить меня врач, угощая мандарином, — буйный больно.
— Буйно-помешанный, — прошептала я под нос, а Владлен Митрофанович утвердительно кивнул.
— Но жив пока.
— Как… пока… — сердце забыло, что ему надо стучать, а лёгкие о том, чтобы дышать.
— Ой, иди-ка ты сама к нему, — зевнул он, и оставил меня у двери в палату — тяжелобольных он встречал десятками на дню и переживать из-за каждого не мог себе позволить. — Авось и не помрёт. Мы своё дело сделали. А сейчас у нас Новый год. С Новым годом, с новым счастьем!
Приёмный покой был щедро украшен мишурой и серебристыми дождиками. Имелась даже ель в разноцветных гирляндах. Но атмосфера праздника меня не захватила, лишь всколыхнув детские воспоминания, когда праздник был настоящим.
Моя рука зависла над дверью для стука, но я осознала, что стучать бессмысленно, и с замершим сердцем вошла в палату, которая была рассчитана на одного. Он лежал на кушетке, стоявшей посреди комнаты, рядом стояла система. Артём был бледен как бумага, что было хорошо заметно в прикроватном свете. Перебинтованная нога была подвешена. Он спал, и я кинулась его будить, сжимая руку:
— Артём, Тёма, я здесь. Как ты? — трясла его я, но он не просыпался. — Тёма, твою мать…
В комнату на шум вошла медсестра:
— Мы его таблетками накачали, чтобы не буянил, до утра не проснётся.
Она мне рассказала, что этот клоун всего-то потянул связки.
Я всегда ругала Егора, что кроссовки — это летняя обувь, он не слушал, считая, что в моде я не смыслю, и считая себя сверхчеловеком, всю зиму ходил без шапки, без тёплых штанов под джинсами и в лёгких кедах, а Артём считал точно так же, как и мой брат. Может я и не разбиралась в моде, что было правдой, мне и сейчас гардероб подбирают, зато я смыслила в том, как быть здоровым. Напялил свои дурацкие кроссовки, вот и поскользнулся в тёмном переулке. В результате вывих стопы и сильное растяжение. А ещё голым затылком об лёд приложился, получив лёгкое сотрясение.
Но ему не хотелось валяться в постели, и он решил сбежать на соревнования, только далеко не убежал, поскользнулся на мокром полу, и ногу окончательно сломал. Постельный режим на две недели. Обычно травматологи так не зверствуют, но зная какая Артёмка юла, для него условия были специальными.
Поблагодарив медсестру за обстоятельный рассказ, я успокоилась, и придвинув кресло, долго сидела рядом с ним, рассказывала спящему парню, как мне живётся, чем я занимаюсь, как скучаю иногда по нему. Я разглядывала его красивое лицо, которое ничуть не изменилось за полгода, разве что морщинка на лбу стала отчётливее, но это была такая мелочь, которая играла в его пользу — она добавляла его профилю мужественности.
Зная, что он под действием успокоительного, я без страха трогала лицо подёрнутое лёгкой небритостью. Гладила его костяшками пальцев по щекам и не могла отвести взгляда от длинных подрагивающих ресниц. Если бы он был котом, то мурлыкал. Если бы я была кошкой, то свернулась рогаликом на его мерно поднимающейся и опускающейся груди.
За окном валил крупными хлопьями снег, укрывая город пуховым одеялом. Люди сходили с ума, взрывали петарды и пускали в небо салюты, водили хороводы вокруг нарядной ёлки и загадывали желания под бой курантов.