Десять кругов ада
Шрифт:
Меня эта жалость взбесила. "Да что ты, бабка, понимаешь в жизни?!
– кричу.
– Кроме навоза, ничего не видела". Она только головой качает и вдруг называет свою мирскую фамилию... Вот это да-а! Микробиолог с мировым именем эта бабуля, доктор наук, лауреат госпремий и прочее... Ее книги у моих родителей-биологов на первом месте. И монастырь... Так я ничего и не понял... Ушел несолоно хлебавши.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Вернулся Дроздов в эту жизнь, а здесь другие песни...
Опять я, братцы, замухрил,
Взял я бригаду
Комиссионный мы решили брать...
– Это кто комиссионный решил брать?
– спросил строго голос Мамочки за спиной у кодлы.
Встрепенулись все, помрачнели. Нарисовался... А он стоит в проходе, сапожками поскрипывает, жертву выбирает.
– Это песня...
– неуверенно буркнул Лебедушкин.
– Вон, Достоевский сказал, что это камерный стиль, пение такое в театрах...
– Эт точно, камерная-блатная, но не песня, - недобро вращая глазами, оборвал его майор.
– Откуда гитара?
– Из художественной самодеятельности. Взяли в клубе...
– Без спроса!
– заметил ярый активист, руководитель этого кружка, некто Иволгин. Бывший парикмахер, которого все же опустили.
– Возьмите гитару, Иволгин!
– приказал Медведев.
– А вы, - оглядел всех, марш ко мне в кабинет!
Когда все чифирщики втиснулись в кабинет, испуганно поглядывая на майора, тот заговорил:
– Песенки горланите? Чифирчик гоняете! Ну а кто из вас виноват, что Воронцов напился и сейчас в ПКТ под новым сроком, кто?!
– обвел всех красными, как у пьяного, глазами.
– Чаи-то он что, ради себя только пересылал? Да залился бы он... столько его выпить. Вам, сволочам, помогал ваш Квазимода наглотаться...
Сел, вздохнул глубоко, заметил уже мягче, грустно даже:
– Не нравится мне ваша компания... В ПКТ из отряда сидят уже семь человек, Воронцов восьмой. Знайте, надо будет - посадим и остальных. Вот, уже и Дроздова в оборот взяли, да? Помогаете друг другу попасть в изолятор, вот дружба-то... Все. С завтрашнего дня не будете работать вместе, разбрасываю вас по звеньям, - хлопнул он рукой по столу.
– Свободны, кроме Дупелиса, Бакланова и Гагарадзе.
ЗОНА. ЗЭК ПОМОРНИК ПО КЛИЧКЕ ПОП
– Ну как? Отмолил наши грехи?
– хохотом встретили меня в бараке, как это обычно бывало.
– Да он свои замаливать не успевает...
– зло кто-то заметил.
– Святоша, мля... Что там, наверху, амнистию тебе не обещают? Плохо, значит, просишь...
И чья-то нога толкнула мне под ноги табуретку, о которую я споткнулся и неловко, подвернув руку, упал.
Захохотали одержимые, залаяли, как собаки порченые. Бог им судья... Поднялся, с очами прокаженных не желая встречаться, пошел в свой угол, забрал полотенчишко - мыться, и к молитве.
Такими шутками встречали меня бедные, Богом оставленные люди каждый вечер. Были и похлеще, но я привык, давно привык не обращать внимания. Жалость всегда оказывалась сильнее раздражения. Многих и людьми-то считать, к сожалению, было уже трудно.
Выжгло зло в
Вошел я в каптерку, встал в углу на колени, достал завернутую в тряпицу иконку и стал молиться - истово, как в послед-ний раз.
Храни меня, Боже, ибо я на Тебя уповаю...
В священные минуты эти меж мной и окружающим миром возникала прочная, ничем не могущая быть разрушенной стена Господня. И ничто не могло нарушить блаженный покой в моей душе. И счастлив я был здесь и сейчас, прощая обиды, благодаря Бога и изливая ему любовь свою безбрежную - за то, что дает он мне терпение и силу...
Закончил я молитву, хотел было с колен подняться, а тут взгляд мой натолкнулся на клочок бумаги, торчащий из-под наспех прибитой доски (прибивали, чтобы крыса по ночам в барак не лазила). Смотрю - тайничок. Сунулся я туда, а там сверточек, развернул - понятно, анаша-зелье. "Володька спрятал", - понял, перекрестился да в карман телогрейки сунул - на улице выбросить.
Вошел, успокоились вроде они.
– Что, крысе в любви объяснялся?
– крикнул вдруг этот самый Володька Лебедушкин - злой юноша, крученый.
– Мало тебе прапора-крысы!
Не стал я отвечать, завтра, думаю, поговорю с ним один на один, паренек-то неглупый, может, поймет мое слово доброе.
Повязал я на глаза полотенчишко - служило оно мне защитой от фонарей надзирателей, что шатались ночью по бараку, светили в лица. На втором ярусе надо мной лежал этот Володька, и, засыпая, услышал сверху хриплое, во сне сказанное - "На небе ракеты, а не Бог". Перекрестился я от богохульства такого и погрузился в сон - единственное, где был я свободен...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
– Вас видели в сучьем бараке... Вы же воры?
– начал я щупать трех лидеров отрицаловки.
Все трое изумленно вытаращили глаза и разом вскочили.
– Аскарбляешь, начальнык! Чтоб мы в сучий барак вошли?! Западло!
– заорал грузин.
– Да нас же свои воры порэжут... Желэзное алиби?
– Черт вас знает, вроде бы да, по вашим законам. Скоро выяснят, Лифтер оказался сынок какого-то шишки, у него мохнатая лапа на самом верху, потому и не дали вышак... Вылетает комиссия... будет вскрытие, и вам хана, - пугал я их.
– Меня-то дурить не нужно...
"Бабу-ягу" небось сделали... редкая казнь, глаза у этого Сипова на лоб вылезли. Сколько же он загубил детей...
Будто мысли моей отвечая:
– Двадцать восэмь дэтышек угробил вампир, с воли притаранили счет. Но мы нэ трогали гада. За нэго сидэть западло!
Отбой уже, решил я отпустить эту блатоту побыстрее. Бакланову сказал, что с сегодняшнего дня при любом нарушении четверки, в которой он является лидером, в изолятор вместе с нарушившим пойдет и он. Бакланов, задышав, пригрозил мне жалобой в прокуратуру. Я ему говорю: