Десять лет на острие бритвы
Шрифт:
Нормальной семейной жизни у них не получилось. Мать не захотела бросить консерваторию и уехать с ним в Сибирь, а он не хотел оставаться в Питере, считая его гнилым местом по климату и городом чиновничьих интриг, где было мало места творческому простору.
Во время русско-японской войны отец находился в действующей армии. Проявил мужество и храбрость, за что, помимо воинской награды, был награжден золотыми часами с выгравированной на внутренней крышке надписью:
Игнатию Константиновичу Конаржевскому, врачу 28-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, в воздаяние за выдающийся подвиг человеколюбия, самопожертвования,
От Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны 27 апреля 1906 года за № 4246 Царское Село.
Тогда же он был ранен. Мать с годовалой дочерью добралась до Читы, где он находился в госпитале, для того, чтобы в эти тяжелые для него дни быть вместе с ним.
По выздоровлении он уехал на Кавказ в Карский укрепленный район, а мать вернулась в Петербург продолжать свою учебу.
Когда мне было немного больше года, с сестрой приключилась беда, принесшая отцу большую популярность. Находясь на даче с матерью в Гатчине и бегая по саду, она упала и слегка поранила ногу. Мать помазала ранку йодом, но через несколько дней ранка стала гноиться. Девочку повезли в Петербург к врачу, постоянно лечившему нас. Доктор Медовой предложил положить ее в больницу. За несколько месяцев ей было сделано девять операций. Собрался консилиум из видных врачей того времени, единогласно принявших решение — ампутировать ногу по колено.
Получив от матери телеграмму о положении дочери, отец немедленно приехал в Питер. Ознакомившись с историей болезни, исследовав рану, предложил провести какую-то особую операцию. Вновь собранный консилиум отверг его предложение, как губительное для девочки. Тогда он попросил дать ему возможность самому выполнить эту операцию. В этом было отказано. Заведующий клиникой заявил, что не может допустить у себя в клинике детоубийства. Отец был поддержан молодым военным врачом и они решили забрать девочку в частную клинику, где он сам и сделал предложенную им самим операцию. Сестра осталась с ногой и даже не прихрамывала. Всю свою жизнь выступала на сцене и даже танцевала. Эта история получила широкий резонанс в Петербурге и отцу предложили остаться в городе и даже попросили войти в состав консилиума по болезни наследника сына Николая II.
Я впервые увидел отца когда мне было шесть лет. Бегали с братом Константином во дворе, играли в снежки и вдруг слышим:
— Котя! Толя! Папа приехал!
«Что за папа? — подумалось нам. Наверное, страшный, сердитый». Вошли в гостиную и видим: на диване сидит симпатичный с бородой и длинными усами, в военной форме, дядька. На плечах красивые с кисточкой эполеты, а на мундире много орденов и медалей, на шее — один. Мы подошли к нему в нерешительности, он обняв сразу нас двоих, прижал крепко к себе, расцеловал.
— Ай, да молодцы какие!
Повернул нас несколько раз вокруг себя, еще раз поцеловал и усадил на колени, а на столе стояли всякие чудные кушанья: и рахат-лукум, и неизвестные нам сладости, и громадная ваза с виноградом.
— Ребята, это все ваше!
И он для нас стал совершенно не страшным. Приехал отец для того, чтобы устроить сестру в патриотический институт благородных девиц и подготовить почву для поступления брата в Военную школу императора Александра II. Через три года я тоже учился в ней. Отец ради нас, детей, добился восстановления звания «Потомственный дворянин», которого был лишен, как сосланного в Сибирь.
Как-то
— Кто из вас хочет поехать на Кавказ, посмотреть кота Василия Ивановича, умеющего ездить с ним верхом на лошади, собак Мильку и Гектора, как они гонятся за зайцами, поглядеть на турок, приходящих к нему лечиться и увидеть настоящего Мишку Топтыгина и поиграть с ним.
Первым изъявил согласие я. На другой день отец взял меня в гостиный двор и купил красную, красивую черкеску и кавказскую папаху. Уехать мы должны были через день, а назавтра я заболел корью. Отец отправился один.
Второй раз я встретился с отцом в 1914 году, когда его назначили начальником санитарной части в армию Брусилова и он уезжал на фронт. Третий раз лежал с ним в Николаевском военном госпитале, куда его привезли долечиваться после ранения в живот. Госпиталь посетила мать царя Николая II со своими фрейлинами, раздавала мелкие подарки раненым, мне достался портрет наследника Алексея. Там, в госпитале пришлось быть свидетелем результата диверсионного взрыва на пороховых складах, когда всю ночь в госпиталь привозили раненых. По выздоровлении отец взял меня с собой в Финляндию, куда он выехал по поручению командования проверить состояние дел на протезных заводах, а затем вернулся в действующую армию.
Из этой поездки мне больше всего запомнилось: обмен рублей на финские деньги, забытые отцом в купе поезда калоши, доставленные на другой день без всякой заявки в номер гостиницы, маленькие, зеленого цвета, трамвайчики с одним колесиком на штанге. Замечательный зоологический парк, где животные находились в почти естественных природных условиях, а главное — это военные корабли.
В декабре умер дедушка и отец переехал к нам. Мы жили на углу Лермонтовского и Троицкого проспектов в доме, где было всего три квартиры: наша, бабушкина и сестры дедушки, остальное в доме занимали гостиница, пекарня, булочная. В 1919 году из жильцов там никого не осталось. Дом стал беспризорным и его растащили на дрова. Таковы были 1919 и 1920 годы. Недаром, в 1921 году появилась характерная для тех времен песенка «Кирпичики», где были такие строчки: «… И по винтику, по кирпичику растащили весь этот завод».
Сейчас на этом месте небольшой скверик. Узнав об убийстве Распутина, отец воскликнул:
— Слава богу, наконец-то убрали этот позор России!
Он не терпел царицу, царя считал тряпкой, человеком, не способным управлять государством. Когда свергли царя, вспоминал его без сожаления. К Октябрьской революции отнесся полусочувственно. Сначала занял, как рассказывала бабушка, выжидательную позицию, но продолжал работать санитарным инспектором.
Расстались мы с ним в июле 17-го года в связи с отъездом в Таганрог к родственнице матери. Отца больше не увидели, он умер в результате осложнения недолеченного перелома позвоночника. Телеграмма о его смерти пришла в Таганрог только в феврале 1918 года.
До сих пор сохранился в памяти инцидент, невольным свидетелем которого я был. Получилось так, что я и отец в 1915 году одновременно выписались из госпиталя, и он провожал, меня домой. Сели в трамвай и, когда зашли из тамбура в салон вагона, то у самого входа сидевший солдат с костылем в руке попытался при виде отца встать и отдать ему честь. На груди солдата красовался Георгиевский крест. Отец сказал:
— Сиди, сиди, не беспокойся.
На второй или третьей остановке в вагон зашел какой-то гвардейский подпоручик, увидя сидевшего солдата, остановился перед ним и громко скомандовал: