Десятые
Шрифт:
Одно время Бурков был уверен, что после получения аттестата отправится поступать в Омский универ, но за полгода до окончания школы (точнее, обеих – этнографической и своей средней) писанье рефератов забросил и вообще как-то расслабился, с книг переключился на дискотеки, девушек, вино, доставание которого тогда, в восемьдесят восьмом, было настоящим приключением… В итоге никуда не поступил, ушел в армию, об этнографии, казалось, навсегда забыл, а теперь вот вернулось.
Хотя, может, подсознательно это давнишнее, дремлющее увлечение и заставило взять и поехать сюда,
Да, этнография… Хе-хе… Много чего там было, в юности, а вернее – в затянувшемся детстве. В том коротком, размытом периоде, который называют отрочеством. И тем хотел стать, и этим. А потом закрутилось – желание жить на полную катушку, хаос в стране, мираж свободы…
После армии, еще не успев оглядеться, поступил в родном городе в филиал Красноярского политеха, но через несколько месяцев бросил – в девяносто первом смысла в вузовском дипломе не виделось никакого.
Занимался мелким бизнесом – возил из Новосибирска в Абакан разную оргтехнику, кассеты. Потом перебрался в Новосибирск – были там уже знакомые, согласные принять Буркова в свое дело.
А в девяносто четвертом рванул в Москву. Не башкой вперед, ясно, – тоже уже появились связи.
Направление выбрал правильное – строительные материалы. Сложностей предостаточно, мины разбросаны густо, но все же жить можно. Главное, слишком не разбухать… Хм, несколько лет назад услышал такой разговор на фуршете. Не участвовал в разговоре, а именно услышал.
К одному известному в узком кругу полуолигарху подошел один широко известный, слегка оппозиционный журналист. Они, видимо, были хорошо знакомы, потому что журналист запросто так поинтересовался:
«Ну что, Вить, Чичваркина съели, а тебя когда?»
И полуолигарх ответил:
«Я еще маленький. И, честно говоря, больше расти не хочу».
Что сказал на это журналист, Бурков не запомнил, а скорее всего, не расслышал – в голове бухнуло: «Золотые слова! Надо запомнить». И когда исполнительный директор их компании начинает строить планы по развитию, Бурков осторожно, не при всех, спрашивает:
«А есть ли базис для этого?»
В первый раз исполнительный не понял, что Бурков имеет в виду под словом «базис».
«Ну, не съедят нас, если слишком высунемся? Почувствуют в нас конкурентов и проглотят».
И он назвал нескольких возможных хищников.
«Думаешь? – нахмурился исполнительный. – Вполне возможно, вполне возможно».
Тех, кого съели, было множество. Вроде бы процветающая фирма, крепкая, выигрывает тендеры на поставку материалов, на застройку в престижных районах, а потом неожиданно – хлоп! – банкроты, мошенники, сотни обманутых дольщиков, миллионные задолженности… Не верилось, что все эти фирмы, компании были дутыми. Скорее всего, их убивали более влиятельные конкуренты. Именно – более влиятельные.
Иногда Бурков сталкивался с бывшими сотрудниками таких убитых компаний, и его предположения подтверждались. Да, убили. И у всех есть места, за которые можно зацепить крючок и дернуть. И выдернуть к чертям из тесного прудика бизнеса.
За воспоминаниями
– Ну ладно, – выдохнул с облегчением, – можно воткнуть флажок.
Несколько лет назад в квартире у одного знакомого он увидел на стене большую, подробную карту мира. И в нее было воткнуто несколько булавок с бумажными флажками.
«И что они изображают?» – спросил.
«Это – где я побывал».
Бурков пригляделся. Петербург, Киев, Тула, Екатеринбург, Евпатория, Париж… Флажков было немного – штук пятнадцать. Африка, Австралия и обе Америки – пусты. Хозяину квартиры было за пятьдесят, но смотрел он на карту как победитель, или потенциальный победитель, уверенный, что вскоре вся она будет во флажках.
Бурков тогда мысленно посмеялся над этим, но затем, побывав где-нибудь, втыкал воображаемый флажок в свою воображаемую карту. Правда, и у Буркова было их совсем немного.
Надо как-нибудь подсчитать сколько. И про Ногинск не забыть…
И тут, будто денек решил выполнить программу воспоминаний полностью, перед Буровым появились девушки с клюшками. С полузабытыми, сейчас показавшимися странными клюшками для хоккея с мячом. У большинства клюшки были в чехлах, но две несли их, как когда-то, на плече, и Буркову почудилось, что он уловил запах кожаных ремешков, которыми были обмотаны загнутые вверх крюки.
В Абакане есть большой, роскошный для такого города, стадион «Саяны». Летом на нем играют в футбол, а зимой заливают и проводят матчи по хоккею с мячом. Этот вид спорта у них, по крайней мере раньше, был очень популярным, главным даже, и трибуны почти всегда бывали заполнены до отказа. Местная команда чаще всего проигрывала, особенно часто именитому «Енисею» из соседнего Красноярска, но болельщики не разочаровывались – нравилась скорее больше сама игра, чем успехи «Саян».
Лет в двенадцать Бурков решил записаться в секцию хоккея с мячом. На коньяках катался неплохо, физически был крепкий – взяли. И в первую зиму он занимался с удовольствием, а потом стало тепло, начались сплошные общеатлетические тренировки – пробежки, приседания, ходьба на корточках, прыганье со скакалкой… Особенно ненавистны были занятия по теории, изучение истории хоккея с мячом, зубрение правил.
В общем, Бурков не выдержал, ушел. Тем более что, как обычно в этом возрасте, то и дело возникали новые увлечения. Бурков именно в то лето, кажется, всерьез занялся фотографией. Упросил родителей купить фотоувеличитель «Ленинград», что было для их небогатой семьи существенной тратой, и по нескольку часов никого не пускал в просторную, совмещенную с туалетом ванную, проявляя и печатая… Потом и это увлечение исчезло, и фотоувеличитель оказался где-то глубоко под кроватью.
А хоккейная клюшка потихоньку сгнила на балконе.