Детектив США. Выпуск 9
Шрифт:
Это не в пользу Билла Чесса. Хотел бы я знать, что подумал об этом Пэттон.
Я вернулся на кухню и обрыскал открытые полки над раковиной и рядом с ней. Они были плотно уставлены жестянками и банками со всевозможными припасами. Сахарная пудра хранилась в коричневой квадратной коробке с надорванным уголком. Пэттон пытался убрать рассыпанную пудру. Рядом с пудрой стояли соль, бура, разрыхлитель теста, крахмал, коричневый сахар и так далее. В любой из этих коробок могло быть спрятано то, что я искал.
То, что было отрезано от ножного
Закрыв глаза, я наудачу ткнул пальцем и попал в разрыхлитель. Из отделения дровяного ящика я вытащил старую газету, расстелил, высыпал на нее из коробки соду. Помешал в порошке ложкой. Трудно даже представить себе, сколько разрыхлителя умещается в одной коробке, но, кроме разрыхлителя, в ней больше ничего не оказалось. С помощью воронки я ссыпал его в коробку и взялся за буру. Одна бура. Третий раз — везучий. Я взялся за крахмал, поднявший облако тонкой пыли, но там был– один крахмал.
От звука отдаленных шагов по моему телу побежали мурашки. Протянув руку, я выключил свет и метнулся в гостиную, к выключателю настольной лампы. Конечно, сейчас это уже ничего не меняло — слишком поздно. Шаги раздались опять, легкие, настороженные. Холодный пот выступил у меня между лопаток.
Это не Пэттон. Тот бы подошел к двери, открыл ее и велел бы мне убираться. Это были осторожные, спокойные шага, казалось, то и дело меняющие направление: вот они опять раздались — долгая пауза — опять пошли — опять пауза. Я подкрался к двери, беззвучно повернул круглую ручку, рванул ее на себя, выставил вперед фонарь и нажал на кнопку.
Луч света превратил пару чьих-то глаз в две золотые лампы. Прыжок, удаляющийся перестук копыт среди деревьев. Это был всего лишь любопытный олень.
Я закрыл дверь и направил фонарь в сторону кухни. Круглое светящееся пятно уперлось прямо в коробку с сахарной пудрой.
Я опять включил свет, снял коробку и высыпал ее содержимое на газету.
Пэттон не довел дело до конца, высыпал не все. Случайно обнаружив одну вещь, он решил, что больше там ничего нет. По-видимому, он не заметил, что чего-то недостает.
В белой пудре показался еще один комочек белой оберточной бумаги. Я отряхнул и развернул его. В нем оказалось золотое сердечко, размером не больше ногтя женского мизинца.
Ложкой я сгреб сахар в коробку, вернул ее на полку, скомкал газету и сунул ее в плиту. Вернулся в гостиную и включил настольную лампу. В ее ярком свете даже без лупы можно было прочесть надпись, выгравированную на тыльной стороне золотого сердечка.
Она была короткой: «Милдред от Ала. 28 июня 1938 г. Со всей моей любовью».
Милдред от Ала. Милдред Хэвиленд от какого-то Ала. Милдред Хэвиленд, она же Мьюриэл Чесс. Мьюриэл Чесс ушла из жизни — через две недели после того, как полицейский по фамилии Де Сото разыскивал ее.
Я стоял с сердечком в руке, обдумывая, какое отношение все это имеет ко мне, обдумывая то, о чем пока не имел ни малейшего
Я опять завернул сердечко, покинул дом Чесса и поехал в городок под названием Пума-Пойнт.
Когда я заглянул в контору шерифа, Пэттон за запертой дверью звонил по телефону. Мне пришлось подождать, пока он закончит свой разговор.
Повесив трубку, он отпер дверь. Я прошел мимо него к конторке, положил на нее комочек оберточной бумаги, развернул его.
— Вы раскопали сахарную пудру не до конца, — сказал я.
Он взглянул на золотое сердечко, на меня, обошел конторку и взял со стола дешевое увеличительное стекло. Изучил сердечко, его тыльную сторону. Положил стекло и нахмурился на меня.
— Значит, надумал обыскать дом и решил не отступаться? — ворчливо сказал он. — Об этом я не подумал. Надеюсь, ты не выкинешь со мной еще какой-нибудь фокус, а, сынок?
— Вы не заметили, что обрезанные края цепочки не стыкуются, — сказал я ему.
Он печально взглянул на меня:
— Глаза у меня уже не те, сынок.
Своим грубым квадратным пальцем он гонял сердечко по столу, смотрел на меня и молчал.
Я сказал:
— Возможно, вы думали так же, как и я: что этот ножной браслет мог вызывать ревность у Билла — при условии, что он хоть раз видел его. Но, между нами, девушками, сейчас я готов держать пари, что Билл никогда его не видел и никогда не слышал о Милдред Хэвиленд.
— Выходит, — медленно сказал Пэттон, — мне бы следовало извиниться перед этим Де Сото, так, что ли?
— Если вы когда-нибудь увидите его, — сказал я.
Он опять одарил меня долгим отсутствующим взглядом. Я ответил ему тем же.
— Погоди, сынок, — сказал он. — Дай мне самому догадаться, что у тебя появилась новехонькая, с пылу с жару, идея на этот счет.
— Да. Билл не убивал свою жену.
— Нет, значит?
— Нет. Ее убил кто-то из ее прошлого. Кто-то, кто потерял ее след, потом напал на него, обнаружил, что она замужем за другим, и это ему не пришлось по вкусу. Кто-то, кто знал здешние места, — так же, как сотни людей, побывавшие здесь, — и знал, где можно надежно спрятать машину и вещи. Этот человек умел ненавидеть и умел притворяться. Он уговорил ее уйти вместе с ним, а когда все было готово и была написана записка, он взял ее за горло, сделал с ней то, что она, по его мнению, заслуживала, спрятал тело в озере и пошел своим путем. Ну как, нравится?
— Что ж, — рассудительно заметил он, — пожалуй, сложновато, тебе не кажется? Но ничего невозможного в этом нет. Ни вот на столечко.
— Когда эта версия вам наскучит, дайте мне знать, — сказал я. — У меня к тому времени появится что-нибудь новенькое.
— Точно. Это уж не ходи к гадалке, — сказал он и засмеялся — впервые с тех пор, как я познакомился с ним.
Я еще раз пожелал ему доброй ночи и вышел, а он остался, чтобы предаться размышлениям с тяжеловесной энергией поселенца, корчующего пень на своем участке.