Дети на дороге
Шрифт:
– Ты бандит? – спросил он.
– Нет. Я писатель, – ответил Леша.
– А «крыша» у тебя есть?
– Нет. С полковниками милиции я не сплю, – Лёша стремительно встал со стула. – Я согласен. Давайте заявление…
Он взял со стола серый лист бумаги, исписанный крупным широким почерком. Ладонь с волосастыми пальцами прихлопнула лист к столу.
– Да бросьте, – сказал Лёша. – Это уже стало традицией…
Размахивая заявлением в воздухе, как будто оно недавно было написано чернилами и не успело просохнуть, Лёша шёл по коридору, приветствуя прибывающих на службу сотрудников четырнадцатого отделения милиции. Он имел здесь
Распахнув наружную дверь, Лёша выглянул в пасмурное октябрьское утро, дверь тут же захлопнул, подошёл к пуленепробиваемому стеклу, за которым во весь рот зевал дежурный.
– Извините, а другого выхода у вас здесь ещё не сделали? – осведомился Лёша; узнав о неизбежном, вздохнул и вышел на крыльцо.
На лавочке, предусмотрительно постелив газету, его ждала Лена. Бывшая жена. Немногим старше Лёши. Когда-то вместе учились – в этом «когда-то» и поженились. Расставив руки в стороны, словно в нелепой мольбе, Леша сошёл в объятия бывшей жены, сделав скорбное лицо: «Здравствуй, ягодка моя!» Нельзя сказать, что она, сломя голову, бросилась ему навстречу, но обняла в ответ. Лёша подумал, стоит ли хохмить, что-нибудь вроде: «О, у тебя сиськи выросли!», решил, что не стоит.
Лена что-то сказала.
– М?..
– Опять двадцать пять, – повторила она.
– Мг…
В своей памяти Лёша попытался вызвать некий пароль взамен скучного «давным-давно», или «когда-то…»
– Есть хочешь? – спросила Лена.
– Нет, здесь кормят… Мне, вообще-то, на работу пора, – Лёша вздохнул, оторвался отбывшей жены с заметным сожалением, потёр щетину на лице.
Взгляд Лена немедленно остановился на листе бумаги в руках бывшего мужа.
– Что это?
– Стихи, – сказал Лёша, торопливо сунув заявление в карман пальто. – О вечном. Муза посетила в КПЗ. Давай ты меня вечером покормишь – мне сейчас на работу. И стихи заодно почитаю. Если захочешь…
Пожалуй, пасмурное осеннее утро может порадовать лишь того, кто провёл ночь в отделении милиции, – Лёша радовался, радовался как ребёнок. Расставшись с женой, у него вышел «циферблат» – и далее:
…на циферблате лет,
назад, назад я стрелку передвину…
Галя сама виновата. Галя – это сестра Лены, и ещё мать Светы, и ещё жена валторнетиста, который не знает, что его жена спит с полковником милиции. Безбашенная, взбаламошенная баба, по мнению Лёши. Со дня рождения дочери не знала, куда её пристроить – такая деятельная и взбаламошенная Галя. Ничего хорошего в родственниках жены Лёша не видел с самого начала – особенно то, что они живут в одном с ним городе.
Половина всех телефонных звонков принадлежала Гале. Цепкая её рука настигала молодую семью во всех снимаемых ими квартирах. Приз самого частого гостя также доставался ей. Казалось, без её участия солнце не могло самостоятельно подняться над горизонтом – вот за то, что Леша знал, что это только кажется, Галя его и не любила. Другие-то думали, что так оно и есть на самом деле! Галя – и та в это верила! Разубедилась только, когда узнала, что муж её младшей сестры переспал с её дочерью, – как хотите, так и разбирайтесь во всем этом бедламе. От таких раскладов у следователя Соколова начинали блестеть глаза и потеть ладони; это не прекратилось даже тогда, когда Лёша на пальцах доказал ему, что кровосмешения во всей этой канители нет и в помине.
Любовь
Сильно развернёшься при таком выборе?
Оказалось – сильно. Молодая семья из Лёши и Лены были последней инстанцией, куда Галя могла определить своего ребёнка; с племянницей Лёша познакомился, когда ей было лет девять, может и меньше. Тихая, может быть даже слишком для своего возраста девочка, сидела, молча смотрела большими карими глазами на старания Лёши за пишущей машинкой – и ждала маму.
Примерно в таком же возрасте сам Лёша впитывал в себя, как губка, впечатления внешнего мира – впечатления, но не знания; должно быть, это и привело его, в своё время, на кафедру филологии Университета имени академика Сахарова. Он сохранил в себе это свойство, применяя его к месту и не к месту, но тщательно оберегал от постороннего вмешательства; а когда появилась Лена, плюс родственники жены, то есть родственники Лены, то есть теперь и его родственники, он не мог написать и строчки, потому что рядом с ним ребёнок с большими карими глазами тихо страдал, ожидая свою маму…
Однажды Лёша не выдержал. Тот период должен был остаться в памяти Светланы как «Весёлые Каникулы с Дядей Лёшей». Целую неделю он водил её по зоопаркам, планетариям, студенческим театрам, даже дискотеку показал. Лёша всё ждал, когда Галя не выдержит сама, прозреет, поймёт, что видеться со своим ребёнком после одиннадцати вечера несколько неестественно; поймёт – и сдастся, прекратит, или хотя бы сократит свою бесполезную, безостановочную деятельность, понятную только ей одной.
Галя и правда сдалась. Но сдавалась она по-своему. Месяц от неё не было ни слуху, ни духу. Даже телефон молчал. Такое бывало и раньше, беспокоиться никто не собирался. Лёша мимоходом придумал несколько приколов, Лена делала вид, что обижается…
А потом, ранней весною, Лёша стал абсолютно положительным героем – почти сразу же после того, как встретил племянницу Светку, несправедливо получившую двойку по биологии…
Контора, где Лёша числился непонятно кем, была в курсе, откуда он пришёл на работу и по какой причине опоздал. Его не трогали. Даже Диана Романовна. Раньше выгнала бы в три шеи, за одну только небритость, или отсутствие галстука, а сейчас – вы только послушайте: «Алексей, будьте любезны сбросить ноги со стола… Премного благодарна!»
На всякий случай Леша выпросил пудреницу у секретарши Зои, – чтобы вовремя замечать появления Дианы и снимать ноги со стола, но все, кто появлялся в конторе, спрашивали: «Лёша, а на фига тебе пудреница?» и тут же принимались насвистывать «Го-лу-ба-я лу-на-а-а..!»
Мало кто заметил, что он сначала устроился в офисном кресле, а потом уже снял пальто; совершив всё это в обратном порядке, Лёша отправился в редакцию, не сказав никому и слова о своих планах…
Редактор в издательстве был невнимателен, нетерпелив и мало предупредителен – как мент, честное слово! Внешний вид и внутреннее состояние молодого писателя нисколько его не смущали; менторским дребезжащим тоном редактор вещал: