Дети нашей улицы
Шрифт:
— Попалась пташка в кошкины лапы! — гнусавил он.
Вдруг Идрис замер, взревел и ударил Адхама в грудь. Тот отлетел, зашатался, потерял равновесие и упал навзничь. Умайма подбежала к мужу с воплями, помогла подняться и принялась стряхивать с его одежды пыль, приговаривая:
— Не связывайся ты с этим животным! Будем держаться от него подальше.
Он молча подобрал свой узелок, Умайма взяла свой, и они пошли прочь к другому концу стены. Однако Адхам быстро устал, уронил узел и сказал, присев на него: «Давай передохнем немного!» Жена села напротив и опять заплакала. Громогласного же Идриса было слышно даже здесь. Он с вызовом посмотрел на Большой Дом и прокричал:
— Ты
Идрис повернулся в сторону Адхама и завопил как сумасшедший:
— А ты, ничтожество, как проживешь теперь один? Ты слабак, чтобы оставаться на плаву. Какой толк в этой пустыне от того, что ты умеешь читать и писать?! Ха-ха-ха…
Умайма все лила слезы, пока Адхам, не в силах этого вынести, не произнес строго:
— Хватит ныть!
— Как же мне не плакать, это моя вина, Адхам, — утираясь, ответила она.
— Я тоже виноват. Если бы не мое малодушие, ничего бы не произошло.
— Я одна виновата.
Рассердившись, он крикнул:
— Ты винишь себя только потому, что боишься, я стану тебя ругать.
Слезы ее тут же куда-то исчезли, и она опустила голову. Спустя некоторое время Умайма промолвила:
— Я не думала, что он так жесток.
— Я знал это, поэтому мне нет прощения.
— Как же я останусь здесь, беременная?! — спросила она с сомнением.
— Придется приспособиться к этой пустыне после Большого Дома. Слезами горю не поможешь. Нам не остается ничего, как поставить здесь хижину.
— Где?
Он посмотрел вокруг, задержал взгляд на лачуге Идриса и с тревогой сказал:
— Нельзя уходить далеко от Большого Дома. Либо обоснуемся поблизости от Идриса, либо сгинем в этой бескрайней пустыне.
Немного подумав, Умайма ответила, будто разделяя его мнение:
— Да. Останемся в поле его зрения. Может, сердце у него дрогнет.
— Горе мне! — вздохнул Адхам. — Если бы ты не разговаривала со мной, я бы подумал, что сплю и вижу кошмарный сон. Неужели его сердце очерствело для меня навеки? Я не буду задираться, как Идрис. Подумать только, я совсем другой, а он уготовил мне такую же судьбу.
— Есть ли где еще такой отец, как твой? — злобно проговорила Умайма.
Адхам бросил на нее острый взгляд:
— Когда же отсохнет твой язык?!
Она не успокаивалась:
— Богом клянусь, я не совершила никакого преступления, нет на мне греха! Если кому сказать, чем я поплатилась, спорю, от удивления у них глаза на лоб вылезут. Не видала я таких отцов!
— Потому что нет на свете человека, подобного ему. Эта гора и эта пустыня — свидетели. Такие, как он, теряют разум, если идешь им наперекор!
— С таким характером он всех разгонит.
— Мы были первыми, потому что мы совершили злой поступок.
— Это не так, — с обидой проговорила она.
— Не тебе судить!
Оба замолчали. В пустыне не было видно ни души, кроме редких прохожих у самого подножия. Яркое солнце посылало жгучие лучи с безоблачного неба, заливая своим светом бескрайние пески, в которых
— Ох и трудно нам тут придется! — тяжело вздохнула Умайма.
Адхам взглянул на Большой Дом:
— Мы вытерпим все ради того, чтобы двери этого дома снова открылись для нас.
10
Адхам и Умайма начали строить хижину с западной стороны от Большого Дома. Они носили камни с горы аль-Мукаттам, собирали листы жести у ее подножия, волокли доски из окрестностей аль-Атуфа, аль-Гамалии и Баб-аль-Насра. Но скоро стало ясно, что возведение лачуги займет гораздо больше времени, чем они думали. Одновременно заканчивалась продукты, которые Умайма захватила из дома, — сыр, яйца и медовая патока. Адхам был вынужден искать заработок, и он решил начать с продажи своей дорогой одежды. На вырученные деньги можно было купить тележку и торговать картошкой, горохом, огурцами и другими сезонными овощами. Как только он стал складывать свои вещи, Умайма не выдержала и разрыдалась. Не обращая внимания на ее причитания, он то ли с раздражением, то ли с насмешкой сказал:
— Такие наряды теперь не для нас. Ведь нелепо торговать картошкой в расшитой накидке из верблюжьей шерсти.
Вскоре он уже катил тележку по аль-Гамалии, где еще не забыли блеск его свадьбы. Сердце его сжималось, горло перехватывало. Тогда он прекращал зазывать покупателей, и глаза его наполнялись слезами. Он старался как можно быстрее оказаться в самых отдаленных кварталах, ходил там без отдыха, кричал с утра до вечера, пока не немели руки и не ломило суставы. Когда становилось невмоготу, он садился на землю и прислонялся к стене. Как тяжело ему было торговаться с женщинами! А как неловко было справлять нужду где-нибудь в уголке! Жизнь казалась какой-то нереальной. Сад, управление делами, покои с выходящими на аль-Мукаттам окнами вспоминались как сладкий сон. Он говорил себе: «В этой жизни нет ничего реального. Большой Дом, недостроенная лачуга, сад и тележка торговца. Вчера, сегодня, завтра. Я, наверное, правильно сделал, что решил обосноваться напротив Большого Дома. Так я хоть сохраню свое прошлое, в отличие от настоящего и будущего. Ведь и память можно потерять так же, как я потерял отца, как потерял самого себя». Под вечер он возвращался домой к Умайме, но не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы продолжать строить хижину.
Однажды в полдень Адхам присел в квартале аль-Ватавит перевести дух и задремал. Внезапно он очнулся от шороха и, увидев, что мальчишки пытаются увести у него тележку, с криком вскочил. Один из них заметил это, свистнул своим подельникам, и те опрокинули тележку, которая должна была задержать преследователя. Огурцы рассыпались по земле, а мальчишки, как саранча, разбежались кто куда. Адхам рассердился на них так, что, забыв все приличия, выругался самой грязной бранью. Он нагнулся, чтобы собрать испачканный товар. Полный злости, он прокричал: «Почему твой гнев жесток, как испепеляющий огонь? Почему твое величие тебе дороже, чем собственные плоть и кровь? Как можешь ты наслаждаться жизнью, зная, что нас топчут, словно насекомых? О великий, есть ли в твоем Большом Доме место терпению, милости и прощению?» Он схватился за тележку и уже был готов зашагать с ней прочь от этого проклятого места, как вдруг услышал, как кто-то со смехом спросил: