Дети нашей улицы
Шрифт:
Хумам улыбнулся:
— Но сюда приходят пастухи из аль-Атуфа, Кафар аль-Загари и из аль-Хусейнии. Если подружиться с ними, то они не будут нам мешать.
Кадри издал нервный смешок, вместе с которым изо рта посыпались крошки:
— У жителей этих кварталов один ответ для тех, кто ищет их расположения, — побои.
— Но…
— Никаких «но». Знаю я один способ: как возьму за ворот и как бодну головой в лоб, чтоб грохнулся лицом вниз или навзничь.
— Вот поэтому у нас
— А кто тебя заставляет их считать?
Хумам заметил, что козленок отделился от стада, и свистнул. Животное замерло и послушно повернуло назад. Он выудил стрелку лука, провел по ней пальцами и отправил в рот, причмокнув. Прожевав, он сказал:
— Вот поэтому мы одиноки. И молчим подолгу.
— А что толку говорить? Ты все время поешь.
Хумам посмотрел на брата в упор.
— Мне кажется, что и тебе иногда одиночество в тягость.
— Всегда найдется что-то, что будет меня тяготить. Одиночество или что другое.
Оба замолчали, было слышно только, как они жуют. Вдали показались пастухи, возвращающиеся в аль-Атуф с горы. Они шли и пели. Один затягивал, другие подхватывали.
— А ведь эта сторона пустыря — продолжение нашего участка. Пойти на юг или на север — конца-края не найдешь, — Кадри звонко рассмеялся. — Везде поджидают враги. Но меня-то никто не посмеет задеть.
Приглядывая за стадом, Хумам произнес:
— Да, ты смелый. Но не забывай, мы живем благодаря имени нашего деда и слухам о дяде, хотя и враждуем с ним.
Кадри в знак несогласия насупился, но ничего не ответил. Он обернулся к Большому Дому, одиноко стоящему неподалеку глыбой с расплывчатыми очертаниями, и сказал:
— Этот дом… Другого такого нет. Со всех сторон окружен пустыней. Совсем близко — улицы с дурной славой. Нет сомнения, его владелец велик. Дед, ни разу не видевший собственных внуков. А они тут, рядом, рукой подать.
Хумам взглянул на дом.
— Отец наш отзывается о нем не иначе, как с благоговением и почтением, — сказал он.
— А дядя так и осыпает проклятьями.
— Как бы там ни было, он наш дед.
— А что толку? Отец надрывается со своей тележкой. Мать работает весь день и полночи. Мы сидим здесь с козами и овцами, босые и полуголые. Он же укрылся за стенами. Бессердечный. Наслаждается всеми благами.
Они закончили кушать. Хумам отряхнул платок, свернул его и убрал в карман, затем лег, заложив руки за голову, и уставился в чистое небо, наблюдая за парящими в нем коршунами. Кадри поднялся и отошел в сторону, чтобы справить нужду.
— Отец рассказывает, — сказал он, — что дед раньше часто выходил из дома и проходил мимо. Но сейчас его никто не видит. Как будто он боится за себя.
— Как бы я хотел с ним встретиться! —
— Не думай, что увидишь что-то особенное. Он похож на отца или на дядю, а может, на обоих разом. Я поражаюсь отцу, как он может упоминать о нем с таким подобострастием, когда тот его так обидел?!
— Очевидно, он к нему сильно привязан. Или верит в справедливость обрушившегося на него наказания.
— Или надеется на его прощение!
— Тебе не понять отца. Он добрый человек.
Кадри вернулся на место.
— Он мне не нравится. И ты мне не нравишься. Уверяю тебя, дед выжил из ума и его не за что уважать. Будь в нем хоть капля доброты разве бы он оставался таким черствым? Я думаю, дядя прав, он — настоящее проклятие.
— Наверное, самое ужасное в нем то, чем так кичишься ты: сила и жестокость, — произнес с улыбкой Хумам.
— Он получил эту землю даром, ничего для этого не сделав, — ответил резко Кадри. — Обосновался здесь и возвысился надо всеми.
— Ты противоречишь тому, что только сейчас сам доказывал. Ведь даже наместник не решился жить в этой пустыне.
— И что, ты находишь, что та услышанная нами история оправдывает гнев деда по отношению к нашим родителям?
— Да ты сам злишься на людей по малейшему поводу!
Кадри потянулся к кувшину с водой. Напившись, он сказал:
— В чем виноваты внуки? Он даже не представляет себе, что такое пасти скот. Черт с ним! Хотел бы я посмотреть, что там, в завещании, которое он нам уготовил.
Хумам вздохнул и задумался:
— Богатство зарабатывается нелегко, но оно дает человеку свободу, веселую беззаботную жизнь.
— Ты повторяешь слова отца. Барахтаешься на дне, мечтая о саде и свирели. Честно говоря, дядя мне более симпатичен, чем отец.
Хумам зевнул и, потянувшись, встал.
— В любом случае мы живы, у нас есть крыша, заработок, скот, который мы пасем. Мы продаем молоко, мясо, мать вяжет из шерсти.
— А свирель и сад?
Хумам не ответил. Кадри поднял с земли посох, брошенный у ног, и направился к стаду, но замер и, обращаясь к Большому Дому, отчаянно прокричал:
— Оставишь нам наследство или даже после смерти будешь мстить, как при жизни?! Отвечай, аль-Габаляуи!
«Отвечай, аль-Габаляуи!» — повторило эхо.
14
Издалека они увидели, что к ним кто-то направляется, но разобрать было трудно. Человек медленно приближался, и они узнали гостя. Кадри непроизвольно приосанился, глаза его загорелись радостным блеском. Хумам, заметив улыбку брата, перевел взгляд на овец и предупредил:
— Скоро стемнеет.