Дети нашей улицы

Махфуз Нагиб

— Он презирает жизнь, но смерти он не заслужил, — растерянно проговорила она.

Баюми с отвращением скривил рот:

— В квартале полно сумасшедших.

Она умоляюще посмотрела на него, опустила взгляд и задумалась.

— Он спас меня от смерти, — сказала она будто сама себе.

Баюми усмехнулся:

— А ты отплатишь ему, предав его смерти. Проигравшим оказывается тот, кто первым протягивает руку помощи.

Она ощутила острую боль в сердце, посмотрела на него с упреком и сказала:

— Я сделала то, что сделала, потому что для меня в жизни нет ничего дороже тебя.

Он провел рукой по ее щеке.

— Без

них нам будет легче дышать. А если придется трудно, тебе найдется место в этом доме.

Ясмина воспряла духом:

— Без тебя я не согласилась бы жить даже в Большом Доме.

— Ты преданная!

Она насторожилась: почему он назвал ее преданной? Ее охватило навязчивое беспокойство. Не издевается ли он над ней? Времени на разговоры больше не оставалось, она встала, и он поднялся проводить ее до ворот черного входа. Ее ждали муж и его сподвижники.

Присев рядом с Рифаа, она сказала:

— За домом следят. Хорошо, что твоя мать оставила на окне фонарь зажженным. На рассвете будет легче уйти.

Заки заметил, что Рифаа печален:

— Он расстроен… Но разве в других местах нет больных, которые нуждаются в лечении?

— Когда недуг настолько тяжелый, требуется больше лекарств, — ответил Рифаа.

Ясмина с сожалением взглянула на него. «Как жестоко убивать его!» — подумала она, пытаясь найти в нем хоть один изъян, чтобы сказать: да, он достоин наказания. Однако он был единственным человеком на свете, который хорошо к ней относился. И за это он заплатит жизнью. В глубине души она проклинала эти мысли, решив, что тот, кто творит добро, получает добро в ответ. Встретившись с ним взглядом, она сказала с поддельным сочувствием:

— Твоя жизнь ценнее, чем эта проклятая улица!

Рифаа улыбнулся:

— Ты говоришь одно, но в твоих глазах я читаю печаль!

Она задрожала, подумав: горе мне, если он может читать по глазам так же, как изгонять бесов!

— Это не печаль, просто я боюсь за тебя, — произнесла она вслух.

Карим поднялся со словами:

— Приготовлю ужин.

Он вернулся с подносом, пригласил всех, и они расселись в круг. Ужин состоял из хлеба, сыра, сливок, огурцов и редиса. Был еще кувшин с пивом, которое Карим разлил по кружкам:

— Нам нужно согреться и взбодриться.

Они выпили, и Рифаа сказал с улыбкой:

— Хмель будоражит бесов, но бодрит того, кто от них уже избавился, — и посмотрел на сидящую рядом Ясмину.

Она поняла значение его взгляда и ответила:

— Если все будет хорошо, завтра ты избавишь меня от моего беса.

Лицо Рифаа просияло от радости. Друзья поздравили его и приступили к еде. Они преломляли хлеб, соприкасаясь руками над тарелками, будто позабыв о нависшей над ними смерти. Вдруг Рифаа сказал:

— Владелец имения хотел, чтобы потомки его были подобны ему, но они смогли стать только бесами. Они глупы. А он сказал мне, что не любит глупость.

Карим с сожалением покачал головой, проглотил кусок и признался:

— Если бы я обладал его силой, то сделал бы все по своему желанию.

— Если бы… Если бы… Если бы… — раздраженно отозвался Али. — Какой толк от этого «если бы»? Нам самим нужно действовать.

— Мы немало сделали, — решительно заявил Рифаа. — Боролись с бесами, не зная пощады. И когда бес уходил, в душе поселялась любовь. Другой цели у нас и не было…

Заки воодушевился:

— Если бы нам не мешали, во всем квартале бы царили любовь, мир и спокойствие.

— Я удивлен, —

возразил Али. — Почему мы думаем о том, как сбежать, когда у нас так много друзей?!

— Твой бес все еще не отпускает тебя, — с улыбкой ответил Рифаа. — Не забывай, что наша цель — исцеление, а не борьба. Лучше быть убитым, чем стать убийцей.

Неожиданно обернувшись к Ясмине, он сказал:

— Ты ничего не ешь и не слушаешь нас!

Сердце ее замерло от страха. Однако она преодолела волнение:

— Как вы можете разговаривать так спокойно, будто на свадьбе?!

— Ты познаешь радость, когда завтра избавишься от беса, — он посмотрел на братьев. — Некоторые из вас стыдятся мирной жизни. В квартале уважают лишь силу. Но она не в том, чтобы держать людей в ужасе. Бороться со злом в себе куда труднее, чем унижать слабых или состязаться в силе с надсмотрщиками.

— И вот теперь мы в таком ужасном положении! — с сожалением покачал головой Али.

Но Рифаа убедительно ответил:

— Не думайте, борьба не кончится. Мы не слабы, как можно подумать! Мы сражаемся за другое. А для этого нужны смелость и сила.

Они продолжали ужинать, размышляя над словами Рифаа. В нем они видели спокойного и уверенного человека, хотя выглядел он хрупким и кротким. Когда все замолчали, из ближайшей кофейни послышался рассказ поэта. Он пел: «Однажды пополудни Адхам присел отдохнуть на улице аль-Ватавит и задремал. Его разбудил шум, и он увидел, что мальчишки крадут у него тележку. Он угрожающе поднялся. Один из мальчишек заметил это и свистнул своим подельникам, те перевернули тележку, чтобы Адхам не догнал их. Огурцы рассыпались, а мальчишки, как саранча, разбежались. Адхам рассердился, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Он нагнулся, чтобы собрать испачканные в грязи овощи. Гнев его не находил выхода, и Адхам в отчаянии прокричал в сторону Большого Дома: «Почему наказание твое как огонь, не знающий жалости? Почему тебе гордость дороже твоих потомков? Как ты можешь наслаждаться жизнью в богатстве, зная, что нас топчут ногами, как насекомых? О могущественный, есть ли в твоем Большом Доме место прощению и великодушию?!» С этими словами он взялся за ручки тележки и стал толкать ее прочь с проклятой улицы. Вдруг он услышал, как кто-то усмехнулся: «Почем огурчики, старина?» — и увидел перед собой Идриса».

Внезапно повествование поэта заглушил истошный женский крик: «Люди добрые, мальчик пропал!»

60

Время шло. Друзья проводили его в беседах, Ясмина же — в терзаниях. Хусейн захотел посмотреть, что делается на улице, но Карим запретил, ведь его могли заметить и что-то заподозрить. Заки спросил, ворвались ли они в дом Рифаа? И Рифаа ответил, что ничего не слышно, кроме игры ребаба и криков ребятни. Квартал жил обычной жизнью, и ничего не предвещало того преступления, которое замышлялось. В голове у Ясмины роилось столько мыслей, что она боялась: глаза выдадут ее. Как ей хотелось, чтобы эта пытка побыстрее закончилась, все равно как и все равно чем. Она хотела напиться, чтобы все происходящее вокруг стало ей безразлично. «Я не первая женщина в жизни Баюми, — подумала она, — и не последняя. Около мусорных отбросов всегда полно бродячих собак». Пусть только эти мучения закончатся. Становилось все тише. Прекратились крики мальчишек, с улиц исчезли торговцы. Только ребаб продолжал играть. Внезапно ее охватила ненависть к этим людям за то, что они так ее мучили.