Дети ночных цветов. Том 2
Шрифт:
Дженни Аларик поднялась на ноги и помахала ему на прощание рукой.
– Мы не сможем бежать вечно, Стэнли, – сказала ему Сэнди.
– Я знаю. И я не бегу. Просто не хочу оставаться в том отеле.
– Ладно, но что потом?
– Переночуем в другом отеле, а завтра вернемся в Чикаго, – сказал Донован, но переночевать в другом отеле не удалось.
Дорога словно вымерла – черное, выныривающее из сгущавшихся сумерек полотно. Единственный отель, который встретился им, оказался переполненным, поэтому, когда время перевалило за полночь, не осталось ничего другого, кроме как остановиться
К полудню следующего дня они вернулись в Чикаго. Спустя неделю Донован вышел на работу.
– Только не говори, что собираешься остаться! – зашипела на него Сэнди. Донован заверил, что это временно, но заверения растянулись сначала на месяц, затем на год.
Бонни исполнилось четыре. Она снова начала ходить и уже пыталась разговаривать.
– Думаешь, она когда-нибудь станет нормальной? – спросила Сэнди Донована.
– Думаю, она уже нормальная, – сказал он.
Следующий год Сэнди продолжала ухаживать за девочкой, затем устроилась на работу, придя к выводу, что отправить Бонни в специальную школу будет лучше, чем держать возле себя.
– Если она действительно нормальная, то скоро все станет на свои места, – решила Сэнди. О том, чтобы уехать из Чикаго, она больше не думала – не было для этого причин. Никто не искал их, никто не преследовал.
Глава шестнадцатая
На девятом году жизни Бонни перевелась в нормальную школу. Когда ей исполнилось десять, у нее появилась сестра. Спустя еще два года Сэнди родила Доновану сына. Мальчик появился на свет ночью. Донован уехал вместе с Сэнди в больницу, оставив Бонни присматривать за младшей сестрой. Бонни не спала всю ночь. Просто сидела у окна и смотрела в густую темноту, которая, казалось, хочет что-то сказать ей, но не может докричаться до нее. Бонни открыла окно, но причиной были не стекла. Нет. Причиной было нечто другое. Оно стучало, билось в невидимую стену. Но оно было еще слишком слабым.
Бонни уснула утром, когда вернулся Донован. Уснула, надеясь, что удастся забыть странную ночь, но голос вернулся. Несуществующий голос из-за несуществующих стен.
«Может быть, виной всему мои детские болезни? – думала Бонни, вспоминая, как долго не могла пойти в нормальную школу. – А что если эти болезни вернутся?» Мысль так прочно засела в голове, что страх стал нестерпим.
– Я ведь не стану снова отсталой? – спросила она мать.
– Отсталой? – Сэнди вздрогнула, но тут же заставила себя улыбнуться. – Конечно, нет.
– А как называлась та болезнь?
– Болезнь? – Сэнди снова улыбнулась, но на этот раз уже как-то глуповато. – Зачем тебе? Это уже в прошлом, к тому же…
– Я должна знать! Мне кажется, что я должна знать.
– Вот как… – Сэнди смерила Бонни серьезным взглядом. – Да я уже и не помню.
– Ты врешь.
– Спросил у Стэнли. Может быть, он знает.
– Ты моя мать, и ты не знаешь, чем я болела в детстве?!
– Все дети болеют, Бонни. Думаешь, мать обязана знать каждую болячку на теле своего ребенка?
– Это была не болячка!
– Это был пустяк, о котором сейчас лучше не вспоминать.
– А если это вернется?
– Скажу, что у тебя просто переходный возраст.
– Мне нет еще и тринадцати!
– У меня это началось примерно в тринадцать.
– Но ты не страдала слабоумием!
– И ты не страдала.
– Чушь! – крикнула Бонни. Она ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
– Думаешь, с ней действительно что-то происходит? – спросила Сэнди вечером Донована.
– Я не знаю, – честно признался он. – Но думаю, будет лучше, если ты понаблюдаешь за ней какое-то время.
– Да. Пожалуй, ты прав, – согласилась Сэнди. Но Бонни обманула ее. Обманула всех. Даже себя.
Голоса не ушли, но она научилась не замечать их, игнорировать. Просто лежала в кровати и думала о чем угодно, кроме смысла того, что звучит в ее голове. Голоса злились, рыдали, посылали проклятия… Но затем они стихли. Стихли почти на год. Стихли, позволив Бонни поверить, что все это было вымыслом, детской фантазией, страхом. И как только она в это поверила, то голоса вернулись. Они пришли во снах, ворвались в ночную жизнь. И это были вовсе не гормоны, о которых говорила мать. Это было безумие. Словно сам ад разверзся, проглотив Бонни. Порочный, смрадный.
Видения были смазаны и непостоянны, но их обрывков хватило, чтобы заставить Бонни закричать во сне, из которого невозможно было сбежать. Затем Бонни увидела себя. Вернее, не себя. Она не могла быть той девочкой. Ее близнец, зеркальное отражение.
Она шла вдоль ряда открытых цинковых гробов, в которых лежали мертвые мужчины, и наблюдала за Бонни. И взгляд этот не нравился Бонни. Он пугал, проникая, казалось, в самый мозг. Темный взгляд, как и глаза. Чужие глаза. Это было единственное различие двух близнецов. Глаза другого человека: злые, надменные, хладнокровные. Им нравилось наблюдать за тем, как черви копошатся в разлагающейся людской плоти. Час за часом. Глаза, в которых поселилась сама смерть. Само безумие.
– Ты уверен, что у меня не было сестры-близнеца? – спросила на следующий день Бонни, уличив момент, когда останется с Донованом наедине. – Я знаю, нет смысла спрашивать об этом маму, она все равно не скажет, лишь снова спишет все на гормоны…
– Ты была единственным ребенком, – сказал Донован, выдерживая ее внимательный взгляд.
– А мама не могла обмануть и тебя?
– Я видел, как ты родилась.
– Видел?! – Бонни опешила.
– Это случилось в отеле Палермо. Шериф Нэтти Стибингс принимала роды. Я стоял рядом, – Донован заставил себя улыбнуться, хотя улыбаться совершенно не хотелось. – У твоей матери была только ты. Одна. Если бы это было не так, то я бы знал. – Он помолчал и добавил: – И сделай одолжение, не спрашивай об этом Сэнди, она и так переживает за тебя.