Дети ночных цветов. Том 2
Шрифт:
На запрос «Вера Ренци Бухарест» поисковик выдал десятки страниц, сообщавших примерно одно и то же: убийца, психопат, параноик. Она умерла в тюрьме в преклонном возрасте, осужденная за то, что отравила двоих мужей, сына и более тридцати любовников. Особенно возмутило Бонни, что румынская пресса, казалось, гордится своей собственной женщиной-психопатом.
«Но они ведь все думают, что она умерла, – говорила себе Бонни. – Все, кроме меня. Каким-то образом это чудовище поселилось в моей голове или же это я сама поселила его там».
Каждую ночь Бонни ожидала, что сны вернутся, но они словно взяли передышку. Неделя, месяц… Сны ждали ее пятнадцатилетия.
– Тебя что-то беспокоит? – спросила Сэнди.
– Немного, – призналась Бонни.
– Это мальчик, да?
– Что?
– В
– Как и Вера.
– Кто?
– Вера Ренци.
– Это твоя подруга? Почему я ее не знаю?
– Да я и сама ее не очень хорошо знаю.
– Понятно, – протянула Сэнди, задумалась на мгновение. – А эта Вера… Она случаем не отбила у тебя мальчика?
– Что? – Бонни встретилась с матерью взглядом. – Да у меня и мальчиков-то нет!
– Все нормально. Можешь не стесняться. Я тебя пойму. Как его зовут?
– Кого?
– Твоего мальчика.
– Господи! – Бонни гневно всплеснула руками.
– Не смей уходить! – крикнула ей в спину Сэнди. Бонни не ответила. Она вышла из дома, громко хлопнув дверью.
Лестница круто уходила вниз. Бонни перевела дыхание и начала спускаться. Следующим, что она увидела, был салон вечернего автобуса. Маршрут шел к ее дому. Пассажиров почти не было. За окном сгущались сумерки.
– Где ты была? – спросила Сэнди. Бонни не ответила. – Ходила на свидание?
– Что?
– Думаешь, я ничего не понимаю? – зашипела Сэнди.
– Отстань.
– Отстану. На этот раз отстану.
– Вот и хорошо. – Бонни закрылась в ванной, умылась. Косметики было так много, что вода окрасилась в красно-зеленый цвет. – Что это? – растерялась Бонни. – Откуда это? – ее собственное отражение в зеркале вздрогнуло, рассмеялось. Нет, не отражение. Смех звучал у нее в голове. Чужой смех. Смех Веры Ренци. – Чего ты хочешь? – спросила Бонни, но ответа не было.
Вместо ответа вернулись сны, в которых Бонни видела, как растет Вера Ренци. Они то стихали, выцветали, исчезали, то возвращались, становясь четкими, ясными. Таким же был и смех в голове Бонни. Особенно громким он становился, когда Бонни пыталась разобраться в том, что с ней происходит. Несколько раз она пробовала обратиться к школьному психологу, но пользы это не принесло. Школьный психолог позвонил Сэнди и назначил ей встречу.
– Ты действительно считаешь, что в тебе живет душа женщины-психопата? – спросила Сэнди, оставшись вечером с дочерью наедине.
Бонни покраснела, сбивчиво начала врать, что просто хотела понравиться школьному психологу. Подобная ложь пришла ей в голову спонтанно, склеившись из разрозненных образов снов о Вере Ренци.
«А может быть, это врала сама Вера?» – думала позже Бонни, стараясь не обращать внимания на чужой смех в своей голове. «Наверное, я просто схожу с ума», – решила Бонни в очередной раз, но уже спустя месяц снова усомнилась в этом выводе. Причиной послужил малобюджетный фильм, который она увидела как-то вечером по кабельному телевидению. Молодой актер показался ей знакомым. Из титров она узнала его имя. Томас Мороу. Имя тоже было знакомым.
– Ты его знаешь? – спросила Бонни свою мать. Сэнди нахмурилась, тряхнула головой. – Мне кажется, что я помню его, когда он был ребенком.
– Как ты можешь его помнить?! Ему сейчас, наверное, около тридцати!
– Может быть, просто на кого-то похож, – спешно ретировалась Бонни, однако в этот же день попыталась узнать о нем как можно больше, как это было в случае с Верой Ренци и чуть раньше с шерифом Нэтти Стибингс, о которой рассказал ей Донован.
Поисковик выдал десяток страниц со ссылками на ресурсы, содержащие сведения о Томасе Мороу, но к нужному человеку вели лишь несколько первых ссылок. Собственного сайта у актера не было. Не вел он и свой блог. Но тем не менее Бонни смогла найти детскую фотографию Томаса. Сомнений не было – она знала его, как если бы провела рядом как минимум несколько дней, а возможно, и больше. Бонни распечатала фотографию и, выбрав момент, когда матери не будет дома, показала ее Доновану.
– Кажется, ты
– И? – Донован бросил на нее короткий взгляд. – Что ты хочешь от меня?
– Ты его знаешь? Только не списывай это на мою юношескую влюбленность в киногероев, как мама. Я понимаю, у нее сейчас с другими детьми забот хватает и без меня, но… Ты обещал мне.
– Обещал, – согласился Донован, вернул ей фотографию Томаса. – Только я не помню его. Почти не помню. В основном его сестру. Они жили с нами в том отеле, где ты родилась.
– Почему тогда я помню его?
– Я не знаю.
– Не ври мне.
– Я не вру.
– Что случилось в том отеле? Почему мама родила меня там, а не в больнице? Это как-то связано с моим поздним развитием? Поэтому я была отсталой?
– Ты не была отсталой.
– Называй это как хочешь. – Бонни отвернулась, собираясь уйти, но затем передумала. – Помнишь, мама встречалась с моим школьным психологом? Так вот – то, что я сказала ему, было правдой. Я действительно считаю, что во мне живет еще один человек. Ее зовут Вера Ренци. Она родилась в начале двадцатого века в Румынии. У нее было два мужа и сын, которых она отравила. У нее было тридцать два любовника, цинковые гробы которых она держала в подвале. Она приходит ко мне во снах. Я вижу ее жизнь, ее мир. Она показывает мне все это. Показывает, как убивала всех этих мужчин. Показывает, как занималась с ними сексом. И не только с ними. Я вижу все это в деталях. Час за часом. Ночь за ночью. И это происходит уже очень давно. Но я думаю, что этой ведьме мало моих снов. Она подчиняет мою жизнь. Иногда я просто отключаюсь, а когда прихожу в себя, то не знаю, где я и как там оказалась. Я ничего не помню. На улице со мной здороваются люди, которых я не знаю. Я слышу настолько грязные истории о себе, что пара мальчиков, с которыми я дружила, перестали со мной здороваться. Но я ничего подобного не делала. Никогда не делала. Даже не думала об этом. Это все Вера. Я знаю. И последние годы она все чаще и чаще подчиняет себе мое тело. И мне страшно представить, что будет дальше, как далеко она зайдет. Но, к сожалению, я знаю, что будет. Когда-нибудь Вера Ренци снова начнет убивать. Убивать моими руками. И я не смогу ее остановить. – Бонни отвернулась, не желая смотреть Доновану в глаза. – Так что если тебе есть что рассказать мне о моем рождении или о том отеле, где я родилась, то сейчас самое время. Иначе, я боюсь, вам с мамой придется определить меня в сумасшедший дом. – Она выдержала небольшую паузу, ожидая ответа. – Твое молчание означает, что я спятила?
– Ты не спятила, – тихо сказал Донован.
– Тогда расскажи мне, что это. Не бойся. Я с пятнадцати лет вижу безумные сцены из жизни Веры Ренци. И поверь, если я не сошла с ума за эти три года, то не сойду и после твоего рассказа.
– Ты видишь это только последние три года?
– Нет. Но раньше я не особенно понимала это. К тому же какое-то время я искренне верила, что с моей головой что-то не так. Ведь когда я была ребенком…
– Ты не была отсталой, – прервал ее Донован. – Когда тебе было три… – он замолчал на минуту. – Когда тебе было три, Сэнди, твоя мама нашла меня и сказала, что ей нужна помощь. Тогда ты была… другой. Умная, холодная. У тебя были черные, как ночь, глаза, которые ощупывали этот мир, изучали его. Но в этих глазах не было взгляда ребенка. Это были глаза взрослого человека. Сэнди говорила, что ты умела считать и читать, могла приготовить себе обед. Но… Но она боялась тебя. Особенно после того, как нечто странное начало происходить со всеми, кто жил с нами в отеле Палермо. Люди сходили с ума, бросались под машины, травились газом, вскрывали себе вены. Они искали смерть. Думаю, со мной произошло бы то же самое, если бы твоя мама не приехала в Чикаго. Считай, что она спасла меня, – он отрешенно улыбнулся. – Не знаю, помнишь ты или нет, но в отеле были кроме тебя и другие дети.