Дети семьи Зингер
Шрифт:
Откуда же приходят истории? «Люди любят рассказывать, когда им попадается чуткое ухо, когда есть кто-то, кто слушает их с пониманием», — говорил Башевис журналу «Encounter». Многие из его собственных произведений написаны как пересказы случаев, услышанных от навязчивых собеседников. Вот, например, как начинается новелла «Потерянная» [86] :
Когда я работал консультантам в редакции нашей еврейской газеты, с кем мне только ни приходилось встречаться и чего только ни доводилось обсуждать. Ко мне приходили обманутые жены и мужья; обиженные родственники <…> Однако один посетитель пришел ко мне именно в пятницу, в конце дня, когда я уже собирался домой.
86
Цит. по изданию: Каббалист с Восточного Бродвея: Рассказы / Пер. с англ. Д. Веденяпина. М.: Текст, 2004. — Примеч. ред.
Башевис
Это, — говорит Башевис, — вообще не история Это радостное событие. Если бы он сел на другой самолет, это была бы история. Если бы она телеграфировала на борт, где находился тот парень, но было бы уже поздно — он сам передумал, или, может быть, встретил в самолете другую женщину — это была бы история. А так — все очень мило, но это не история [87] .
Еще одним источником материала для Башевиса была его собственная жизнь. «В сущности, во всех произведениях я рассказываю историю своей жизни, вновь и вновь…» — говорил он в интервью «Encounter».
87
С. L. Grossman. The Story of Isaac // Tropic (The Miami Herald), May 25, 1980.
Только дилетанты пытаются говорить на общечеловеческом языке; настоящий писатель знает, что он связан с конкретным народом, конкретным временем, конкретной средой, и он остается там, на своем месте так сказать, — и не возражает, ведь даже в крохотном мирке, в узком кругу, достаточно материала для исследований и открытий.
Именно из такого крохотного мирка дивным образом родился роман Иешуа Зингера «Йоше-телок».
Иешуа, сменивший отцовскую ортодоксальную веру на Просвещение и начавший свою писательскую карьеру с описания современных реалий, внезапно стал черпать вдохновение в архаичном укладе местечкового хасидизма. Еще более примечательно то, что пришла эта история от самого Пинхоса-Мендла, как пишет Иешуа в книге «О мире, которого больше нет»:
Среди разных историй, которые звучали за столом, была и история моего отца про Йоше-телка. Это случилось с сыном ребе из Каменки, Мойше-Хаимом, который ушел от жены, дочери ребе из Шинявы. Когда много лет спустя Мойше-Хаим вернулся <…> люди заявили, что он вовсе не зять ребе, а нищий по имени Йоше-телок, который оставил соломенной вдовой свою придурковатую жену <…> Мой отец знавал Йоше-телка и великолепно рассказывал собравшимся о путанице, которая приключилась из-за него…
Башевис в интервью «Encounter» тоже вспоминал:
Когда бы ни заходила речь об «исчезновениях», мой отец рассказывал эту историю, и я помню, что сам слышал ее, может быть, десять раз; и каждый раз я был озадачен как будто впервые, потому что отец был прекрасным рассказчиком <…> Да и сама история — поистине загадочная. Вот приходит человек и говорит: «Я Йоше-телок», а другие говорят, что никакой он не Йоше. Мы и по сей день не знаем, действительно ли то был Йоше-телок или нет. История настолько драматична, что и рассказывать ее следует с соответствующим драматизмом.
Роман был драматичен, его последствия — мелодраматичны: он спас жизнь обоим братьям Зингер. Благодаря успеху этой книги Иешуа отправился в свою первую поездку в Соединенные Штаты, где в конце концов и обосновался вместе с семьей, а затем перетянул за собой (как когда-то в Варшаву) младшего брата. «Ему не пришлось долго меня упрашивать», — говорил Башевис.
Морис Шварц, знаменитый директор Еврейского художественного театра, чья постановка пьесы «Йоше-телок» послужила поводом для приезда Иешуа в Нью-Йорк, писал: «Зингер нашел в себе мужество художественными средствами открыть нам правду о том укладе жизни, который когда-то подчинял себе все еврейское сообщество и который все еще достаточно силен, чтобы удерживать сотни тысяч евреев в плену местечковых представлений об этом мире и о Мире грядущем» [88] . Чарльз Мэдисон, напротив, считал, что роман отравлен «личной враждебностью автора», которая мешает Иешуа разглядеть «искреннюю, страстную духовность, присущую хасидизму». По мнению критика, из-за зингеровского предубеждения «роман — яркая история любви и увлекательное описание хасидской жизни столетней давности — теряет часть своей силы». Несомненно, образ развращенного и хитрого ребе Мейлеха из Нешавы, одного из главных героев, —
88
Maurice Schwartz's Production of I. J. Singer's Play «Yoshe Kalb» Подарено Британской библиотеке Максимилианом Гурвицем 4 февраля 1933 года.
89
Здесь и далее цитаты из «Йоше-телка» приводятся по изданию: Исроэл-Иешуа Зингер. Йоше-телок / Пер. с идиша Аси Фруман. М.: Книжники, 2015. — Примеч. ред.
Ребе Мейлех распоряжался своей властью так же, как распоряжается ею абсолютный монарх или диктатор, стоящий во главе государства с единой идеологией. Его габай [90] (читай премьер-министр) Исроэл-Авигдор недвусмысленно подтверждает это. «Он [Исроэл-Авигдор] знает, что двор хасидского ребе — как, не будь рядом помянут, двор императора». Одним словом, «Йоше-телок» — роман не менее политический, чем «Сталь и железо», с той лишь разницей, что здесь политика не является фоном для событий — она заключена в самой ткани повествования. Это роман о подавлении: именно в интеллектуальном и психологическом подавлении, а не в грехе таится корень всех трагедий.
90
Габай — староста в синагоге или управляющий при дворе хасидского цадика; здесь имеется в виду второе значение. — Примеч. ред.
История Йоше-телка соответствует всем критериям Башевиса (в том виде, в котором он изложил их в интервью Би-би-си): у нее есть начало, середина и конец, и она, несомненно, вызвала у Иешуа страстное желание записать ее. Даже самое трудное из условий было выполнено: байка Пинхоса-Мендла наложилась на горькие воспоминания самого Иешуа о Радзимине, а это означало, что только он один и мог написать эту историю. Когда Башевис услышал, как Иешуа читает первые главы романа, то понял, что брат наконец вышел из долгой депрессии (вызванной публикацией «Стали и железа»), что он стал другим человеком. Впоследствии Зингер-младший вспоминал эти «пламенные главы, полные действия, фольклора, напряжения». Как догадался Башевис, авторский энтузиазм усиливало еще и осознание того, что Авраам Каган опубликует эту вещь и выплатит за нее гонорар. «Йоше-телок» действительно печатался как роман с продолжением в газете «Форвертс» в начале 1932 года и произвел «фурор как среди американских, так и среди польских евреев».
Когда Башевис называл роман «пламенным», он имел в виду общий темперамент повествования. но этот же эпитет можно применить и к его главным героям. Действие романа начинается со свадьбы Сереле. дочери нешавского ребе Мейлеха, и Нохема, сына ребе из Рахмановки. Это был союз противоположностей. Нохем был слишком юн для женитьбы. «Тонкий, стройный… Нохемче был вдобавок нервным и чувствительным <…> К тому же он был увлечен высшими сферами, каббалой». Тринадцатилетняя Сереле, напротив, была «высокой, крупной девушкой с крепкими ногами, копной рыжих волос, здоровыми зубами и даже налитой грудью». Рахмановский ребе и сам был полной противоположностью нешавского. В их переписке послания рахмановского были написаны «чеканным почерком на древнееврейском языке по всем правилам грамматики — что ни слово, то жемчужина». Ребе Мейлех, в свою очередь, писал «крупными каракулями, точно такими же размашистыми и неуклюжими, как и он сам, с бесчисленными ошибками, описками и недомолвками». Содержание писем соответствовало их стилю: ребе Мейлеху не терпелось закончить приготовления к свадьбе, рахмановский же ребе, наоборот, намеревался откладывать бракосочетание как можно дольше. Победа осталась за «неистовым упрямцем», хотя ребе из Рахмановки прекрасно знал, что скрывалось за нетерпением ребе Мейлеха. Он знал, что нешавский ребе так торопится выдать замуж свою дочь, чтобы самому взять себе четвертую жену. Зингер называет его «пылким»; хасидскому двору Нешавы предстояло запылать в буквальном смысле слова.