Дети вечного марта. Книга 1
Шрифт:
В одном месте повозка встала. Конь вывернул шею и чуть приподнялся, каждый миг, ожидая, услышать шипение. У очередного дома, на обочине выстроилась процессия в синих одеждах. Укутанные в легкие прозрачные платки, женщины всхлипывали и тихо подвывали. Между рядами плакальщиц, в дом пронесли лаковый ящик. Змей в черном шелковом халате запер дверь и отдал ключ одной из женщин. Только после этого процессия посторонилась, пропуская бричку.
Похороны! — сообразил Шак. Надо же, вся дорога, оказывается, уставлена склепами! Если и на остальных такое, получается — не провинция,
На его родине хоронили просто — сжигали. Пепел ложился в общий склеп. Поклонившись одному, ты кланялся всем предкам клана. Так было справедливо. А тут у каждой семьи свой покойник. Шак завозился. Любопытство терзало сильнее страха. Хоть шею уже ломило, но приподнялся еще. А оказалось: приехали. Бричка катила в городские ворота.
Разве это стена? Насмешка! Тут не укрепление возводили, а заборчик. Ровненькие мелкие красные кирпичики были выложены узором. С первого взгляда видно: строители думали о красоте, а не о надежности. Любой конь одолеет такую преграду с наскоку.
Над головой грациозно выгнулась арка. Конь даже возмущаться забыл. Понятно, что ворота не укрепление, понятно, что — фитюлька, оскорбительная забава. Кланы веками кровь льют, совершенствуются в искусстве войны, закаляют плоть и волю, а тут… Но как красиво! Каменную балясину обвивала, филигранно выточенная, виноградная лоза. Из листьев выглядывали лица, все с разными выражениями: ласковые детские, свирепые мужские, легко улыбающиеся самыми краешками губ, женские. В одном месте Шак заметил руку, державшую яблоко. Она дразнилась: дотянись. Не будь ящичка за спиной, он бы попробовал.
Половинки украшенной цветами и травами решетки разъехались в стороны. Бричку обступила стража. Шаку велели выходить.
Памятую про шайру, он наотрез отказался. Тогда возница вытащил из-под облучка коротенькую заостренную палочку и ткнул ею Шака в грудь. Стало так больно, что на миг померкло зрение. Левая рука повисла плетью.
— Ты обязан повиноваться. Иначе тебя убьют.
— Меня и так убьют, — сквозь зубы прошипел конь.
— Да. Но это будет быстро и не больно. Если ты откажешься повиноваться, казнь будет долгой и страшной.
Шак подскочил, едва не перевернув легкую бричку. Стража ощетинилась такими же как у возницы острыми палочками. Пленник затравленно огляделся. Копья охранников его не остановят. Лошадей с детства приучали терпеть боль. Даже самую сильную. Шайра осталась в повозке…
Все вокруг было легкое, красивое, изящное, не настоящее. Прыжок и ты под городской стеной, еще прыжок — на стене. Дальше только поля. Его не догонят. Другое дело — в первой же канаве его встретит тихая неприметная смерть с плоской головой.
— Следуй за мной, — приказал возница, не обращая внимания на сжатые кулаки дикаря. Спину под лопаткой ожгло — его подгоняли как скотину.
Собравшись в сокрушительную смертельную пружину, Шак уже начал разворот, когда на шею сзади кинули легкую петельку. Он чудом не схватился за нее рукой, мгновенно осознав — змея.
Все! Момент был упущен. Оставалось, покориться и прожить еще немного. Или? Он посмотрит.
Шак опустил плечи, заложил руки за спину и двинулся за высокомерным возницей.
Всю неделю замок и окрестности лихорадило: Пелинор собирал людей, отдавал приказы, рассылал гонцов. Арлекины крутились не меньше владетеля границы. С некоторых пор к ним примкнула Эрика. Бера командовала наравне с мужем.
Шак заметил, что обе женщины, по-разному, правда, опекают кота. Видать, понравился. Стало тревожно. Пристальное внимание князя и его домашних к Саньке могло обернуться неприятностями. Однако кот жил себе да жил. С Эрикой обращался ласково, по-братски; на княгиню пялился, — как и любой другой мужик пялился бы на его месте, — но границ не переступал. Только раскатай губу, князя никакими резонами не остановишь: размажет по стенке как комара.
Наконец, вся Пелинорова провинция была оповещена и должным образом проинструктирована. Пустобрюхие не пройдут!
По этому случаю Влад устроил пирушку. Стол накрыли не в парадном зале — в дальнем покое. Пелинор притащил туда свой музыкальный ящик.
Девушки обносили гостей вином и пивом. В открытое окно тянуло лесной свежестью. Князь балагурил. Благодушно вторил Эд. Смеялась Фасолька. Цыпа — известное дело — ела молчком, на окружающих не отвлекалась. Ее живот уже заметно округлился. Еще пара недель, и принимай роды, Апостол.
Музыкальный ящик вновь пророкотал им про блоху. Санька внимательно слушал, но не печалился как в первый раз. Кот на удивление быстро осваивался со всяческими новшествами. Шак позавидовал: он сам некогда до предела цеплялся за традиции клана. Даже пребывая в чужих краях, даже, когда становилось ясно: глупее ничего не придумаешь. И, что самое странное, выжить помогли именно дремучесть и упрямство молодого коня.
Апостол сквозь легкую дымку опьянения смотрел по сторонам. Это сейчас, когда пройдено столько дорог, можно себе позволить, свысока смотреть на себя прежнего. Попади он сегодня в руки просвещенных змей, казнили бы без всяких разбирательств. Вон как Пелинор приказал, убивать пустобрюхов на месте. Слишком велика опасность, якшаться с умным, коварным, опытным противником. Легче, уничтожить.
Кому он интересен? Кому есть дело до того, что у усталого коня за плечами все дороги княжества; что он понял вещи, недоступные даже просвещенным, вроде Эда; что у него мечта…
Фу! Пора было проветриться. Алкоголь заволакивал мозги. Того и гляди, полезет в разговор собаки и медведя. Те как сядут рядком, да нальют — все — завелись!
Рядом остановилась молодая лошадка. В зале было жарковато. От девушки едва уловимо тянуло свежим потом, цветочной водой и легким молодым возбуждением. Из-под густой челки на Шака скосился круглый карий глаз. Апостол окинул взором всю ее коротконогую, крепкую фигурку. Девушка нарядилась в кожаную безрукавку и короткие штаны. На спине и груди позвякивали серебряные колечки и монеты. Подмигивали, переливались мелкие янтарные капли.