Дети вечного марта. Книга 1

Огнева Вера Евгеньевна

Не будь Шак пьян, дал бы себе труд задуматься, откуда у приграничной домашней лошадки наряд дочери дикого клана, а так, без лишних размышлений положил ей руку на круп и притянул. Девушка подалась не без легкого сопротивления. Что еще больше подогрело. Шак развернул ее к себе и уткнулся носом в живот.

Надежный каменный дом. Теплая лежанка под шкурами. Знакомая, податливая женщина. От которой утром пойдешь в общинный дом, и которая встретит потом без вопросов и попреков. Простая жизнь. Простая война. Вечная война и вечная подруга воина…

— Пойдем, —

выдохнул Шак ей в пупок. Встал и, шатаясь, двинулся за девушкой.

За дверью, далеко не отходя, он легко поймал ее плечи, развернул и притиснул к стене. Губы нашли ее мягкий рот. Шак распял девушку по стене и зацеловал до стона, пока не обмякла в его руках.

— Постой… — прошептала девушка. Он уже потянул завязки на ее штанах. Петли куртки болтались оборванными. Торчали соски твердых грудей. — Пойдем ко мне.

— Потом.

Ладонь накрыла грудь. Завязка подалась, штаны скользнули на пол. Ее ноги дрожали. Шак посадил ее себе на бедро. Девушка задвигалась, подставляя всю себя его ладоням.

Ломая легкое сопротивление, Шак взял ее тут же, распластав по стене. Рядом подрагивала в ритме коротких толчков ваза. Он ловил ее губы…

Седой ковыль закрутил два молодых тела, втянул в себя. Вспыхнул…

Когда все кончилось, Шак подхватил обмякшую девушку на плечо и понес к себе. Она бормотала по дороге, пыталась высвободиться. Он не отпустил. В голове прояснилось. Хмель выветрился. Его вытрясло.

У нее в комнате ждет лежанка под шкурами, кувшин в изголовье, окно без переплета и ветер, заставляющий по макушку закутаться в теплое одеяло и прижаться к горячей подруге. Тело вспомнит все.

У себя в комнате он разложил ее на широченной, застеленной тонкими простынями кровати, и повторил раз, потом еще раз, пока она не закинулась, почти теряя сознание.

— Я не сделал тебе больно?

Она только тихо вздрагивала. Шак повыше натянул одеяло, убедился, что девушка спит, и вышел из комнаты.

Завтра она приведет его к себе. Можно будет целыми днями валяться на лежанке. Можно будет вспомнить детство. Мать, наверное, состарилась. Шак знал, она встала во главе нового клана. Под ее железной рукой жили и плодились сыновья внуки и правнуки. Каждый новый поход под знамена вставали новые бойцы. Если вернуться, его, скорее всего, примут, выслушают, немного удивятся и пошлют, учить детей воинскому делу.

Можно остаться тут. В приграничье предостаточно дорог, чтобы коню не заскучать, не застояться. Обживется. Подруга в срок принесет жеребенка. Под руку опытного воина Пелинор отдаст самый маневренный отряд. Пойдут рейды по самой кромке границы. Опять война.

Под ноги ложились длинные тканые дорожки. Бера застелила ими весь дворец. Босые ноги ступали бесшумно. В окна галерей заглядывала урезанная луна. По углам дрожал мрак.

Шак не стал возвращаться к столу, пошел на второй этаж, добрался до короткого коридорчика, ведущего к лестнице во внутренний дворик, и свернул к мозаике.

Лиц не различишь,

но очертания фигур видны. Вон предки Влада, вон — Эда. Вон — кабаны. Вон — птицеголовый пращур. Шак коснулся волнистой стены, нащупал очертания колесницы. Четыре жеребца тащили повозку, которой правил его предок. От головы Коня расходились лучи. В клане свято верили в родство лошадей с солнцем.

Шак перешагнул через коридорчик и, привалившись спиной к стене, уселся на пол в нишу. В лунном свете остро вспыхивали грани мозаики. Смальта мерцала. Казалось, фигуры предков двигаются.

Зачем мы живем? Для чего плодимся? Для войны? Для работы? Чтобы съесть сегодняшний хлеб и отвоевать кусок на завтра? Зачем мы ждем завтра?

Он останется в приграничье, он не поедет дальше. Пусть остальные решают — каждый сам за себя. Будет знакомая лежанка, знакомая работа; ежедневный корм, а ночью привычная женщина.

Те двое, которые промчались перед детскими глазами и канули в ковылях, давным-давно мертвы. Зачем он их помнит? Что они унесли такого, что он не может забыть?

Шак опустил голову на скрещенные на коленях руки и крепко, до боли зажмурился. Его брата и Кару связало нечто, что сильнее войны и долга. И смерти, вдруг догадался Апостол. Они умерли, а оно живо в нем, свидетеле их любви.

Он или задремал, или так ушел в себя, что не уловил момента, когда в галерее появился еще кто-то, а, разобравшись, чуть не ругнулся в голос. По освещенному луной коридору, шли двое. Апостол замер, стараясь, вовсе не дышать. По углам и в нишах галереи стояла угольная темнота. Авось не заметят.

Эрика переходила от одной фигуры к другой, проводила пальчиками по изломам смальты и объясняла коту, кто тут был изображен, называла имена. Быка звали Арпис, кошку Баста. Коня — уши дрогнули — Рас.

Шак чуть не подскочил. У них в клане жил Рас. Обычный конь-воин. И умер от ран после боя как все. Его прах снесли в общий склеп. У родоначальника клана имени не было вообще. Просто — Конь.

— А выше на стене есть рисунки? — спросил кот.

— Есть, — отозвалась Эрика. — Но они на третьем этаже. Дядя, когда делал пристройку к донжону, разделил картину.

— Давай поднимемся и посмотрим. Тут лестница в углу.

— Она ведет только вниз, во дворик. Ты разве не заметил?

— Не обратил внимания. А по внутренней лестнице туда попасть можно?

— Там дверь, — пробормотала Эрика. — Дядя ее запирает.

— Зачем?

— Н-не знаю. Я однажды туда забрела. Дядя ругался.

— Там, наверное, сокровища спрятаны, — хохотнул кот.

— Нет там никаких сокровищ! Пустой коридор.

— Давай, посмотрим. Вдруг не закрыто?

— Нет. Я к себе пойду, — отказалась Эрика.

— Ты что? Обиделась? — спохватился кот.

— Спать хочется.

— Рано же еще, — заканючил Санька. — Или давай, вернемся. Еще про блоху послушаем. А вот этот ящик и диск, они откуда у князя взялись?