Дети войны. Народная книга памяти
Шрифт:
Нас поселили на хуторе в маленьком сарайчике, внутри него – нары из новых досок, стола не было, в углу параша – и всё. Сразу было видно, до нас там никто не жил. Хутор назывался Берхерберг.
Вскоре к нам приехал полицейский, привёз кусок материи, на которой были напечатаны знаки ОСТ. Он разрезал его, выдал нам по тряпочке и сказал пришить на грудь на левой стороне так, чтобы было видно, и ни в коем случае не загораживать («иначе будете наказаны»).
Вскоре к нам приехал полицейский, привёз кусок материи, на которой были напечатаны знаки ОСТ. Он разрезал его, выдал нам по тряпочке
Так мы и начали работать в лесу…
…У Шрайбера был ученик, парнишка лет семнадцати, он нас водил в лес. Ехал он на велосипеде с охотничьим ружьём и с собакой, ехал медленно и покрикивал на нас: «Люсь, люсь, швайн! Шнель», – а мы шли следом.
Он приводил нас в лес и передавал немцу, а сам уезжал и вечером снова приезжал за нами.
В лесу немец намечал дерево, мужчины пилили его, а мы обрубали сучья, ошкуривали, распиливали на метровые поленья и выносили на дорогу для транспорта. Затем подбирали кору, крупные сучки, ещё раз обрубали и относили на дрова, а «мелочь» и хвою – в кучу и жгли, чтобы в лесу не оставалось никакого мусора.
Леса там маленькие, дорог в лесу много, есть даже беседки – отдохнуть во время прогулки. Спиливали мы сосны. Лес в основном хвойный, а когда встречала берёзку, обнимала и, когда никто не видел, плакала, потому что у нас за домом росла берёза, и я сильно тосковала по дому.
Сажали лес весной и осенью. А ещё осенью мы собирали картошку. Впереди шёл конь, вместо плуга – вертушечка с крылышками, она выбрасывала всю картошку наверх, и мы следом собирали её.
Зимы там тёплые, бурты закрывали соломой и засыпали землёй. А в ноябре у них охота. К хозяину приезжали охотники, такие же лесники (а иногда Шрайбер ездил к ним). Охотились на полях. Сначала пускают собак в лес, чтобы выгнали зайцев на огромное поле, затем окружают его со всех сторон – охотники и узники – всё больше сужается круг. Собаки лают, но охотники не спускают их с цепей. Зайцы начинают метаться и становятся мишенями.
В 43 году, когда мне было 14 лет, Шрайбер наказывал парню, чтобы по субботам или пятницам, когда водил нас на работу, забирал меня убирать хозяйский дом. Парень ехал на велосипеде, я бежала вслед, и, когда отставала, он ругался, но ждал. А потом мне разрешили ходить самой – по субботам или когда скажут.
Шрайбер жил в деревне Лангомарк в двухэтажном доме. Я сначала вытаскивала ковры, вешала на верёвки во дворе, потом мыла или протирала окна. Мыла полы, вытряхивала ковры и заносила их в комнаты, а комнат было десять. Потом подметала огромный двор, на двух стенах – виноград, с другой стороны – орешник. Когда начинало темнеть, меня отпускали в Берхерберг.
…В бараке с нами жили поляки – брат и сестра Янок и Маришю, в Польше они были очень богатые, знали немецкий язык. Где они работали, не знаю, ни разу не видела их в грязной одежде. Ещё на хуторе из поляков были ребята Янок, Феликс и Габриш, пожилая женщина пани Сконечна, две сестры Маришю и Ганнурата и Стефа.
Стефе было лет 25, я её любила и всё ей рассказывала, а когда сказала, что убираю дом Шрайбера, она мне наказала: «Нина, смотри ничего
Я очень боялась, а моя хозяйка, жена Шрайбера, первое время меня проверяла – бросит то деньги, то кольцо или серьги – в общем, разные дорогие украшения. Я клала их на столик. Только выхожу с ведром – она бежит туда… Двор подметаю – на стенках виноград, но ни одной виноградинки не сорвала. Орехи падали во дворе – когда мету двор, соберу их и положу под орешник… И это осталось со мной на всю жизнь…
Когда я сказала, что убираю дом Шрайбера, она мне наказала: «Нина, смотри, ничего у них не бери. Раньше в Германии был такой закон: за воровство отрубали руки, а нам и сейчас могут отрубить».
Когда я выходила из Лангомарка и шла на хутор, на пути стояли пять рябин. Когда они начинали краснеть, я спрашивала у хозяина, можно ли их срывать поесть, он разрешал.
По воскресеньям мы на работу не ходили, не потому, что хотели нам дать выходной, а потому, что выходной был у немцев, и некому было нас охранять.
Мы сидели на нарах, кто-то спал, кто-то чинил одежду. У меня было два платья в серую полосочку. Ткань до того прогнила, что сшить её было уже невозможно.
Однажды ехал на прогулку маор со своей женой (они часто прогуливались по лесу). Карета была запряжена в тройку, кони – красавцы, тонконогие, упряжка блестела. Барыня сидела в красивом платье, в шляпе, в красном ожерелье. Борзая устроилась рядом с ней, а маор правил тройкой (он не любил выезжать с кучерами). Кучер только чистил лошадей, запрягал и подъезжал к замку.
Замок был трёхэтажный, очень красивый, а за ним – озеро, где плавали чёрные лебеди. Их кормили, и у них было своё укрытие, так что они никогда и никуда не улетали.
Барыня меня поманила пальцем, чтобы я подошла к ним, посмотрела на меня, усмехнулась, и они поехали дальше.
Дней через пять они опять ехали этой же дорожкой. Они остановились и долго смотрели, как мы работаем, потом барыня снова поманила меня. Я подошла к карете. Карета была открытая и длинная. В этот раз с ними ехали и дочери. Их было трое, шикарно одетые, красивые, но замуж их никто не брал, а они были уже не молодые.
Они смотрели на меня как на какого-то зверька, разглядывали, а потом барыня дала мне бумажный свёрток и уехали.
В свёртке оказалось красное шёлковое платье, сшитое на старинный манер с огромным вырезом на груди, а по бокам сетчатые вставки. С платьем лежали очень аккуратно заштопанные шёлковые чулки. Ходили слухи, что людей, прежде чем сжечь в печах, сначала раздевали, а всю одежду отдавали немцам, чтобы они раздавали узникам своим на работу. Так платье это я ни разу и не надела.
В свёртке оказалось красное шёлковое платье, сшитое на старинный манер с огромным вырезом на груди, а по бокам сетчатые вставки. С платьем лежали очень аккуратно заштопанные шёлковые чулки. Стефа сказала, что это итальянская мода, что платье сняли с какой-нибудь убитой итальянки. Ходили слухи, что людей, прежде чем сжечь в печах, сначала раздевали, а всю одежду отдавали немцам, чтобы они раздавали узникам своим на работу. Так платье это я ни разу и не надела. Оно долго лежало на подоконнике, а потом куда-то пропало.