Дети войны. Народная книга памяти

Шервуд Виктория

В этот вечер мы пришли с работы в сарай, нас закрыли на замок, чтобы больше уже не открывать. Осталось нас только шестеро. Женщина умерла от чахотки, в последнее время она на работу не ходила, харкала кровью. Похоронили её за немецким кладбищем.

Дня четыре мы сидели взаперти голодные, а потом к нашему окошечку подошёл Феликс и крикнул: «Эй, люди, вы живы?» «Откройте нас, пожалуйста!» – отозвался Илья.

– Я попробую…

Долго копался, потом ушел. Вернулись уже втроём: Феликс, Янок и Габриш – и открыли нас. Сказали, что гражданские немцы уехали и что показываться опасно, и мы все полезли на потолок овечника.

Там мы хорошо устроились на сене – 6 русских и 8 поляков, лежали и прислушивались. Лангомарк находился менее чем в двух километрах, оттуда доносился сильный шум.

Мы слышали, как там по центральной дороге пошли танки, но не знали чьи. И вечером Габриш пошёл разведать, а вернулся утром и сказал, что пришли наши. Мы обрадовались, стали друг друга целовать. Ребята зарезали двух больших баранов, принесли картошки. У немцев были чистые котлы на 8 ведер, где они варили сахарный бурак и отжимали патоку. А мы сварили в нём барашка с картошкой на всех 15 человек. Наелись досыта, и тут подъехали на тачанке трое наших солдат. Они сказали, чтобы мы ехали туда, где выставлена наша полевая комендатура, где нам выдадут справки об освобождении и направят в нужное место.

У меня совсем разорвался ботинок, и я побежала в Лангомарк, в дом Шрайбера, в поисках какой-нибудь обуви, так как дочка их была мне ровесница. В дом я вошла со двора через огород, а кухня располагалась сразу по коридору направо. Дверь была распахнута, и я заглянула на кухню. На столе стояли тарелки, на большом блюде лежала жареная индюшка. Видно, они не успели поесть, когда был дан приказ уезжать. Я вошла в одну комнату – всё было разбросано, окна во всех комнатах выбиты, разбиты мебель, рояль, зеркала. Салфетки, прежде лежавшие большими пачками, разбросаны по полу. Перины в спальне у Шрайберов вспороты штыками, везде перья и из них выскочила маленькая комнатная собачонка. Звали её Дуглас. Она меня узнала, кинулась ко мне с визгом, стала прыгать и ласкаться. Я взяла её на руки, она стала лизать мне руки, наверное, думала: «Вот пришёл знакомый человек, не бросит меня…» Но деть её мне было некуда.

Я разломала ей индюшку и полезла в погреб. Как-то раз я вместе с хозяйкой вытаскивала оттуда пустые банки. Одну к продуктам не допускали, боялись, что отравим.

Чего только не было в погребе! Колбасы, окорока копчёные, консервированные индюшки, куры, разное мясо, компоты, бочки патоки – как в хорошем магазине… Видимо, ничего они с собой и не взяли – очень уж много было добра.

Вышла я через парадный ход, очень было жаль собачонку.

В комендатуру мы поехали на велосипедах. Дорога была разбита снарядами, танками, и ехали мы тихо, лишь иногда попадались машины. Я отстала, а навстречу ехала тачанка, и на ней наших два офицера пели песню «Ах, тачанка». Один из них был пьяный, спросил: «Кто ты?» Ответила «русская», а он сказал: «У меня сестра уехала с немцами, так я её своей рукой застрелю» и говорит мне: «Иди». Отошла четыре шага и слышу: взводит курок. Я бросила велосипед и повернулась к ним, а на меня направлен пистолет. А второй говорит: «Подожди. А откуда ты?»

– Из Смоленска.

– Сколько лет тебе было, когда тебя привезли сюда?

– Двенадцать.

Тогда он сказал другому, который держал пистолет:

– Не надо. Ну её, ребёнком была.

И поехали дальше, а я догнала своих, рассказала им, а когда приехали в

комендатуру, Феликс рассказал о случившемся коменданту, а тот сказал:

– Ничего не могу поделать: фронт, солдаты, потерявшие семьи, озлоблены.

Меня распределили в госпиталь, на кухню чистить картошку, потом стирала окровавленные бинты, гладила и скручивала их. Носила раненых, сдавала кровь.

А потом пришёл замполит и сказал: «Поедем, Нина, с девчатами коров доить. Раненым нужно молоко».

Отобрали 12 украинок и меня и повезли в опустевший посёлок собирать коров. Дали нам одного пожилого солдата для охраны. Мёртвый посёлок смотрел пустыми окнами. Немцы его покинули – боялись русских, как огня, бежали на американскую зону.

Коров немцы отвязали, чтобы они не умерли с голоду. Мы собрали около ста коров, привязали их и стали кормить и поить. Украинки были девчата сильные, они работали у бауэров, где доили коров.

Я была худая, как говорили, «костями гремела» и коров доить не умела. Девчата мне сказали: «Нина, иди и вари нам мясо. Побольше». Из госпиталя приезжали два раза в день, привозили нам хлеба, забирали молоко.

Немцы отступали, прятались по чердакам с оружием, а наши продвигались к Берлину, бились за каждую улицу, каждый дом.

Госпиталь куда-то перевели, а нас направили в какую-то штрафную роту, где мы тоже стирали кровавые бинты. Дороги были разбиты, везде висели плакаты «На Берлин!», на перекрёстках стояли девчата в военной форме (регулировщики), дребезжали танки, машины везли пушки, «катюши»… Всё кругом крутилось, шумело, гудело, визжало, скребло… Всё шло на Берлин.

Мы не доехали до Берлина километров двенадцать, меня послали в ремонтный цех, где чинили оружие. Солдаты давали мне пострелять из автомата, пулемёта и даже из «катюши», когда выезжали опробовать оружие в поле.

А ещё я носила полковнику еду с кухни. Он давал мне посуду под первое, второе и третье и говорил: «И себе, что хочешь, то и возьми». Я заходила на

Солдаты давали мне пострелять из автомата, пулемёта и даже из «катюши», когда выезжали опробовать оружие в поле.

кухню, и у меня начинала кружиться голова. Чего там только не было! Рулеты, котлеты, печёнка, колбасы разные лежали на столе. И повара были отличные.

8 мая, к вечеру, объявили, что Берлин взят. Мы все выскочили на улицу.

Был салют, разноцветные огоньки летели в небо, это была такая красота неотразимая, такая радость! Все кричали «ура!», плакали – кто-то от радости, а кто-то от горя, ведь в последние дни до Победы солдаты гибли. Немцы повсюду прятались, стреляли исподтишка…

Я всю ночь не спала, думала о том, что теперь наконец-то нас отправят в Россию, и я узнаю, где мои братья.

9 мая подъехал полковник, на переднем сиденье сидела его частая гостья – капитан медицинской службы.

К машине подбежали две девушки лет по 25, в военной форме, с погонами сержанта.

Полковник сказал им: «Ну, девчата, я обещал вам показать Берлин. Садитесь, поехали».

Они быстро, с хохотом вскочили в машину, а полковник вышел из машины.

Я вытащила мусор и стояла на улице.

Рядом, шагах в десяти, росли очень красивые цветы. Он сорвал большую охапку. В первую очередь дал капитану, потом девчатам, а потом мне и сказал: «Садись, Нина, в машину, поехали смотреть Берлин».