Дети войны. Народная книга памяти

Шервуд Виктория

У кого-то из Кириных друзей умерла бабушка. Кирюшка пришёл с поминок и рассказывал, что ел там блины. Мне так захотелось блинов, что я начала горько плакать от обиды, что меня не взяли. Тогда Кира говорит: «Лялька, не плачь! У них есть ещё старенький дедушка, когда он умрёт, я тебя обязательно возьму!..»

Голода я не помню. Бог миловал! Мы не голодали, но, конечно, питались очень скудно. Самым большим лакомством был чёрный хлеб с растительным маслом и солью. Почему-то запомнилось, что масло няня наливала на чугунную сковородку, сыпала соль, и мы туда макали хлеб…

Помню рассказ папы о том, как он с одним парнем с фабрики поехал

в командировку в леспромхоз. Там их угостили горячим хлебом. Парень съел всю буханку и умер от заворота кишок…

Сразу после войны появились жмыхи, отходы от приготовления растительного масла, и шроты – от приготовления соевого масла. Все дети грызли их как самое большое лакомство. Даже рыбий жир, который нам давали перед обедом, я пила с удовольствием, заедая его чёрным хлебом с солью. Мой двоюродный брат, Андрей Тольский, лил рыбий жир везде, даже в суп!

Приблизительно в 1944 или в начале 1945 года, начали поступать посылки из Америки по ленд-лизу. Папе на фабрике выдали (что я запомнила): большую жестяную банку колбасы, серую в мелкую клетку юбку из очень мягкой шерсти, которую я носила, когда уже училась в институте.

Банка с колбасой запомнилась потому, что пустая была выдана мне для игры, и я очень сильно порезала руку о её край. Шрам между указательным и большим пальцами на правой руке у меня остался до сих пор…

Несчастная Россия! В 1990-х годах, в период очередного передела власти, опять, как во время войны, Америка, страны Европы, Израиль… стали присылать гуманитарную помощь: продукты, вещи… Круг замкнулся…

В феврале 1943 года к нам на Новую Лялю, похоронив родителей, из блокадного Ленинграда приехала папина сестра, Анна Андреевна Тольская. Ей было тогда 40 лет, но выглядела она старухой. С опухшими и сочащимися сукровицей ногами, шатаясь от слабости, шла, опираясь на палку. Чулки приросли к ногам. Чтобы их снять, пришлось долго отмачивать. Папа устроил её работать на комбинат браковщицей гильз для снарядов. Придя с работы, тётя Ася забиралась со мной на лежанку русской печки и рассказывала разные истории о том, как маленькая залезала в книжку с картинками и играла с её героями… Она была большая фантазёрка! Я замирала от восторга и допытывалась, как ей это удавалось. Тётя Ася загадочно улыбалась, сияя большими зелёными глазами, и отвечала: «А вот так!» – не раскрывая свою тайну!..

В феврале 1945 года папа был направлен на работу в Финляндию, в торгпредство, в качестве наблюдающего за отправкой оборудования для целлюлозно-бумажной промышленности в СССР. Из Финляндии папа присылал нам красочные открытки с трогательным текстом, которые я бережно храню и перечитываю с любовью и нежностью.

Папа пробыл в Хельсинки полгода. Решался вопрос о продлении командировки и возможности приезда в Финляндию семьи. Однако этого не случилось. Папу отозвали, и поехал в Финляндию кто-то из министерства.

Папино возвращение в нашу нищую жизнь казалось возвращением из сказки! Его рассказы о жизни в Финляндии, симпатия к финнам запомнились с детства. Тёплое отношение к этой стране и её жителям у меня сохранилось и поныне.

Из поездки папа, конечно, привёз всем подарки! Из того, что помню:

– Швейцарские позолоченные часики на изящном браслете для мамы. Когда я была студенткой, мама подарила их мне. Затем их носила моя дочь Аня, но у неё их украли вместе с сумочкой.

– Немецкий патефон с большим количеством

пластинок, который был огромной редкостью и мечтой многих в послевоенное время. Он работает до сих пор, но иголки все затупились, новых не достать. Я редко завожу его – боюсь испортить пластинки.

– Набор цветных карандашей и финских ножей разных размеров с рукоятками из карельской берёзы, в тонких деревянных ножнах, которые мы с Кирой раздаривали, теряли, и очень скоро от них остались один воспоминания! Сохранился только один самый большой папин нож. Теперь он у Кирилла.

Возвращение из эвакуации

В апреле 1946 года мы получили разрешение выехать в Ленинград. Поехать вместе с нами папа не смог – задержали дела на комбинате. Сопровождал нас молодой паренёк Вася. Ехали со всем скарбом в теплушке, малой скоростью. Вагон был рассчитан на две семьи. С двух сторон от двери были настланы нары, в середине – печка-«буржуйка». Входили и выходили из вагона по приставной деревянной лестнице, которую поднимали внутрь вагона. С нами ехала ещё одна семья с двумя девочками, одну из которых я случайно встретила в Архангельске, когда была там в командировке. Она меня узнала, хотя мы не виделись почти двадцать лет!..

Ехали очень медленно. Подолгу стояли на полустанках, пропуская военные эшелоны, возвращающиеся с войны. Когда переезжали Уральский хребет, остановились надолго и побежали смотреть ледоход на реке Чусовой. Стояли на горе. Внизу в расщелине неслась река, выталкивая на крутые скалистые берега сахарные глыбы льда, вздымая и громоздя их друг на друга… Светило солнце, сияли брызги воды, лёд… синело небо, свет слепил глаза… и вдруг мы увидели, что состав медленно тронулся! Мама стояла в проёме двери, и отчаянно кричала нам, и махала руками! Мы бросились догонять поезд. Вася по очереди посадил нас на площадку последнего вагона. Весь перегон мама выглядывала на нас из окошка и очень волновалась. Я стояла, прижавшись к стене вагона. Было довольно страшно стоять на открытой со всех сторон площадке. Хорошо, что перегон был небольшим. Состав просто перегоняли с одного пути на другой!

Слева направо: Кирилл и Ольга Тольские, Валерий Корнилов, 1949 г.

После Уральских гор пошла равнина. Проезжали по полям сражений. Всюду стояли развороченные взрывами танки, какие-то искореженные груды металла… Иногда в кинохрониках военных лет показывают кадры, снятые после боёв на Курской дуге. Очень похоже на то, что мы видели из окна своей теплушки. Теплушка была точно такой, в каких возвращались с фронта солдаты, сидя в проёме раздвинутых дверей вагона…

В пути мы, дети, лежали на нарах, прильнув носами к маленькому окошечку, толкаясь и ссорясь за лучшее место. Внизу взрослые варили обед на буржуйке. На станциях бегали за кипятком и за водой…

Нам нравилась такая кочевая жизнь… Всё было интересно и увлекательно. Я не помню, сколько дней мы ехали, но думаю, не меньше месяца…

В Ленинград приехали под вечер в середине мая. Город поразил множеством разрушенных домов, тёмными провалами выбитых окон, камуфляжной окраской зданий, битюгами, запряжёнными в телеги на резиновом ходу, пустыми улицами с редкими прохожими, сумерком белой ночи…