Дети войны
Шрифт:
Завтра мы вновь поднимемся туда, будем искать флейту из легенд.
Но пока что я шла к гроту — он казался островком знакомой жизни среди чужих скал. В глубине его чернели палатки, а у входа горел костер — бездымный и почти бесцветный, я заметила его, лишь когда подошла совсем близко. Светлое пламя металось в ограде из камней, опадало и взлетало вновь. Мы могли высушить одежду без огня и без огня согреть воду, но здесь было так холодно, и воины теснились вокруг костра, сидели прижавшись друг к другу, потягивая руки к языкам пламени.
Неужели зима уже наступила? Или здесь, в чужом
Мельтиар сидел чуть поодаль, на широком камне. Темнота текла с его пальцев, вспыхивала, смерчем закручивалась на земле. Ее движение завораживало, как танец или песня, — зовущая и неистовая. Беззвучная песня.
Я подошла, и темнота сомкнулась вокруг меня, обдала жаром. Мельтиар поймал мою руку, — быстрое, горячее прикосновение, — и тут же отпустил, кивнул в глубину грота и велел:
— Возьми себе поесть и возвращайся.
Под скальным сводом было темно, лишь два белых шара мерцали, воздух дрожал в их призрачном свете. Я пробралась между палатками, пытаясь вспомнить, где наш маленький склад. Нашла его почти сразу — ящики громоздились один на другом, выше моего роста, я с трудом сумела вытащить коробку с едой. На сколько дней нам хватит этого? И что мы будем делать потом? Здесь голые камни, ничего не растет, даже терпкие ягоды, — те, что мы собирали в лесу.
Я вышла наружу и кто-то из сидевших возле костра протянул мне кружку с дымящимся чаем и подвинулся, освобождая место возле огня. Я помотала головой, пробормотав благодарность, и вернулась к Мельтиару.
Рядом с ним было тепло, и я молча прижалась к его плечу, закрыла глаза.
Совсем как тогда, во время наших блужданий, — холодная ночь, и лишь темнота согревает нас. Можно бесконечно сидеть так, слушая его дыхание, чувствуя, как черный поток движется вокруг, без устали, без остановки.
Нет, все совсем по-другому. Вокруг нас не осенняя прохлада, а дыхание зимы. Мы не изгнанники. И мы не дома.
— Ешь, — сказал Мельтиар.
Я открыла коробку. Такая же еда, как была во время всего нашего пути по морю — но, когда мне удавалось есть на корабле, я едва различала вкус, а теперь он вернулся, стал ярким. Полоски сушеного мяса, сухари, тонкие, как бумага, орехи и ломтики вяленых фруктов, — часть нашей земли, нашего мира.
— Если в течение трех дней мы никого не встретим, — проговорил Мельтиар, — и ничего не найдем, тогда я обращусь к своим старшим звездам. Если они не ответят, мы вернемся.
Я взглянула на него. Мельтиар смотрел вдаль, на темное небо и едва различимые гребни рифов. Его волосы сливались с вечерним сумраком и волнами темноты, в зрачках мерцали отблески черных искр.
Вернемся… Мне так хотелось вновь оказаться дома, — пусть даже не в городе, пусть даже возле моря, по колено в воде, но возле родных берегов. Но мы не можем вернуться ни с чем, разве для этого мы пересекли бездну? Флейта — сказка, трудно думать иначе, но мы найдем что-нибудь, узнаем важные вести, составим карту чужой земли, привезем здешнее оружие и амулеты, мы не вернемся с пустыми руками.
Я хотела сказать об этом, но тревога накрыла меня как тень, холодом потекла в крови.
Что с нами будет, когда мы вернемся? Где мы будем? В лагере Аянара? В лесу,
Мельтиар обнял меня крепче, прижал к себе. Его сердце билось медленно и ровно, в такт жаркому движению темноты.
— Я многое вспомнил, — сказал Мельтиар. — Хотя не все понимаю. И только одно никак не могу вспомнить: за что меня судили.
— Что бы там ни было, — прошептала я, — тебя судили несправедливо.
Он не ответил.
35
Чужая земля лежит передо мной.
Каменистая равнина, светлые, острые тени, темные пятна деревьев вдали. Стена гор у самого горизонта — туманный призрак. Ветер дует с моря, уверенный и сильный, запах прибоя мешается в нем со вкусом земли. Неприветливый, суровый мир. Неужели весь он такой?
Нет.
Вместе со своими предвестниками я стою на каменистой гряде, скрывающей наш лагерь от чужих глаз. Армельта и Каэрэт кружат в небе — они так высоко, что кажутся птицами, черными ястребами, высматривающими добычу. Их полет эхом отзывается в моем сердце.
Они высоко, но облака еще выше — лучи солнца пронзают их, делают воздух прозрачней, тени жестче. Облака тоже движутся, медленно уходят на запад. Мир кажется безлюдным, словно мы первые люди, ступившие на его берега.
Но я знаю — это не так.
Я чувствую следы силы в земле — не похожая на звуки песен, на чистое сияние источников, на разящую магию, на темноту — она все же кажется знакомой. Ее следы остывают, им много дней, много недель, но я все еще могу различить разрушительное эхо.
Здесь была битва, и земля запомнила ее. Это поле сражений.
Я вслушиваюсь в затухающие отголоски чужой силы, вглядываюсь внимательно, стараюсь не упустить ни единого отблеска. Но эта сила чиста — в ней нет удушающего вкуса пепла, сумрачного дыма, стремящегося проникнуть в душу и навсегда погасить звездный свет. В ней нет отравы всадников, нет пыльных чар наших врагов.
Это не их мир.
Разочарование и облегчение — единое чувство — переполняет меня. Я хочу уничтожить врагов, всех до единого, тех, что выжили и тех, что еще не родились. Но здесь со мной лишь горстка воинов, я не могу потерять никого из них. Они все должны вернуться домой.
Мысль Армельты вспыхивает как клинок на солнце, слова Каэрэта догоняют ее почти сразу.
Люди! Отряд, двадцать три человека, повозки и кони, направляются к нам!
Я все еще ничего не вижу — должно быть, чужой отряд движется среди темных островов леса или за отрогами скал. Армельта и Каэрэт парят в вышине, черные молнии в изменчивом небе.
Возвращайтесь, говорю я, и они разворачиваются, устремляются вниз. Я уже вижу крылья, различаю очертания тел.
Армельта приземляется первой, — ветер бьет мне в лицо, камни гудят. Почти в тот же миг Каэрэт пикирует, едва уклоняется от ее крыльев — черные перья бьют по воздуху, не желают исчезнуть в складках одежды. Армельта откидывает стекло шлема, — я успеваю увидеть, как гаснет багровая сетка координат, — жадно глотает воздух, говорит: