Детство Ромашки
Шрифт:
Прочитай. Плохо я читаю-то...
Милый мой, дорогой мой сынок! Обо мне не думай и не печалься. Не одну беду мы с тобой пережили. Переживем и войну эту проклятую. Прошу тебя, береги маму, жалей ее и слушайся. Одна ведь она у нас. Акулине Евлампьевне спуску не давай и при случае скажи: вернется, мол, папка с войны, полностью с тобой рассчитается. А я, Лазуренька, вернусь. Ты духом не падай и жди меня. После войны мы заживем куда как хорошо! Посылаю тебе подарочек памятный. Береги его на счастье, на веселую жизнь. Обнимаю тебя. Твой папка Елизар Самоцветов.
Забирая у
Маманя приехала сама не своя. Все утро по избе металась. Грозилась передушить всех, кто войну затеял. И царя, шумела, убить надо, и всех царенят. Совсем она хворая и заговаривается, как тогда, когда тонули-то. Умаялся я с ней, еле уговорил спать лечь.— Он порылся в сене, вытянул длинную былку и принялся наматывать ее на палец. Накрутил, посмотрел, как она раскрутилась, спросил: — Показать папа-нин подарок?
Покажи.— И я придвинулся к Лазурьке.
Глаза у него повеселели. Он торопливо вынул из кармана штанов небольшую красненькую коробочку, снял крышку и протянул мне на ладони губную гармонику.
—Хочешь, заиграю?
Не дожидаясь моего согласия, Лазурька поднес гармошку ко рту. Губы у него слегка вывернулись, и гармоника издала тихие переливчатые звуки. Казалось, где-то далеко-далеко кто-то и плакал и рассыпчато, игриво смеялся. Затем среди этого многоголосья стал вырастать и выравниваться нежный молодой высокий голос. Он то приближался и звучал уверенно, то удалялся и притихал. Как зачарованный смотрел я на Лазурьку, а он, прикрыв глаза длинными ресницами, раскачивался из стороны в сторону и то медленно вел гармонику у губ, то вдруг начинал часто подергивать ею, отчего у него вздрагивали и щеки, и нос, и густые кудри. Игру он оборвал и, прижав гармонику к груди, испуганно посмотрел на меня.
—Маманя-то, поди, услыхала, как я играю, и проснулась. Сбегаю.— Гармонику он сунул в один карман, коробку — в другой.— Ты тут будь. Я живо. На маманю гляну — и назад.
Не успела его кудрявая голова скрыться в лазу каретника, как по двору разнесся дребезжащий крик Евлашихи:
Хватит отлеживаться! Пусть встает и за дела берется!
Да ведь на запоре она, Акулина Евлампьевна,— несмело и с неохотой ответил кто-то.
А ты постучи.
Нет уж, стучи сама...
Ох, уж ты мне! — проворчала Евлашиха.
И я услышал, как под ее тяжелым шагом заскрипели ступеньки крыльца, а затем она, отдуваясь, двинулась по двору. На мгновение ее шмыгающие шаги стихли, и ко мне донесся низкий, срывающийся голос Лазурькш
Не трогай маманю! Больная она!
Да ты ай учить меня вздумал, паршивец? — взвизгнула Евлашиха.— Отойди, а то ударю!
По лестнице с сеновала я сбегал, не замечая ступеней.
По двору, направляясь к решетчатым воротам, уходил высокий человек в белом колпаке и фартуке. Евлашиха, придерживая подол широкой юбки, надвигалась на Лазурьку, а он, медленно отступая, вжимал голову в плечи и, относя в сторону кулак, подтягивал рукав рубашки.
Да ты иль опять драться со мной собираешься? — остановилась она.-
Я убью тебя!—без заикания, твердо сказал Лазурька и так тряхнул головой, что кудри
Она отступила, неуклюже растопырив руки:
Вот злодей-то!
Сама злодейка! — стучал лопатой в землю Лазурька.— Ну, чего тебе от мамани надо?
Полы мыть нужно, вот чего!
Я вымою полы! Вымою, а маманю не трожь!
Ах, злодей, ах, злодей! — бормотала Евлашиха.— А ну, беги в харчевню, скажи Маньке, чтоб она тут была.
Я пойду. Но маманьку не тревожь. Потревожишь — все окошки в доме перебью! — Он швырнул лопатку к каретнику и не оглядываясь пошел.
Столкновение Лазурьки с Евлашихой сначала испугало меня, а потом я решил: «Набросится она на Лазурьку — кинусь ему на помощь». Но Евлашиха отступила, заробела, и видеть ее растерянной было смешно. Лазурька давно скрылся, а она топчется на месте и не знает, куда деть руки. Щеки у нее подергиваются, и всю ее будто кто толкает в спину.
—Прямо напасть, прямо напасть на мою голову! — хлопала она руками по бедрам.—Убью! — кричит. А ты чего около него натираешься? Какой он тебе дружок? Вот скажу хозяину! — И вдруг лицо ее преобразилось. Губы растянулись в улыбке, глаза забегали... Наклонившись ко мне, она ласково зашептала: — Не пугайся, не скажу. Человек он занятой, не стану его расстраивать. Ты бы, Ромушка, разъяснил мне, зачем Митрий Федрыч в Балаково-то нагрянул. Скажи, а? Я тебе полтинник на гостинцы подарю.
Глядя в бегающие глаза Евлашихи, я понял, что она без выгоды для себя не станет любопытствовать. Спокойно пройдет мимо чужой беды. И если обещает мне полтинник и если даже даст его, то завтра вместо него получит рубль. Мне, конечно, было известно, зачем Горкин приехал в Балаково, но разговаривать с Евлашихой я не хотел. Я отвернулся от нее и сел на бревно у каретника.
—Какие вы все скрытные! — процедила она сквозь зубы и медленно поплыла к крыльцу...
Солнце стояло прямо над двором. От зноя тихо потрескивала тесовая крыша каретника, напоминая шуршание перестоявшей травы. Я думал о Лазурьке: «Плохо ему жить. Если он и был счастливее меня, то не сейчас, не сегодня. У меня бабаня, Макарыч, а он один. Ему и себя надо защитить и больную мать...» Вдруг в тишину будто упало что-то тяжелое и гулкое. Упало и расплылось. Потом снова упало и упруго раскатилось, покачиваясь в воздухе и мешаясь с жалобным дребезжанием. Я не сразу сообразил, что это звонили все ба~ лаковские церкви и только в большие колокола.
«Пожар!» — мелькнуло в голове.
Через решетчатые воротца я выбежал на задний двор, поднялся на самую высокую поленницу и стал смотреть в небо. Оно было чистое и ослепительно ясное. Нигде ни дыма, ни облачка, только над куполами соборной церкви легкой, подвижной тучкой кружились галки.
В глубине двора появился Лазурька. Он бежал, придерживая у груди руку с каким-то свертком голубого цвета. Увидел меня на поленнице, крикнул:
—Слезай! Во-о! — и поднял над головой сверток. Когда я спустился, он, запыхавшийся, стоял у поленницы