Девчонка идет на войну
Шрифт:
— Баська, на линию, — командует старшина, — Нина, садись на коммутатор, Петро, тоже иди, нет связи с «Якорем».
На коммутаторе сидеть страшнее, чем находиться на улице. Донесения идут одно за другим. В этом квадрате просочились фашистские автоматчики, тут идут в атаку ганки. И все сильнее становится обстрел. Тяжелые снаряды с ревом несутся над нами. Гремит уже кругом, и порой за грохотом взрыва я не могу разобрать, что кричат мне в трубку.
— Проверяй связь, — приказывает мне старшина, на минутку забежавший в погребок. — Ежеминутно проверяй
Снова докладывают с «Пирса»:
— Двести с лишним самолетов!
Они опять вытягиваются в линию вдоль фронта, но на этот раз уже значительно ближе к нам. Забегает Васька, жадно пьет воду и спрашивает:
— Как «Якорь»?
Я верчу ручку телефона. Нагрузки нет, значит, связь снова оборвана. Васька уходит.
Я уже почти ничего не слышу от сплошных разрывов и гула.
— Нинка, — кричит с порога Иван, — наши самолеты пришли!
«Там, наверное, Борис, — приходит в голову тревожная мысль, — только бы с ним ничего не случилось!» Вот уж сейчас я не могу выглянуть наружу, не хочу видеть, как небольшая кучка наших истребителей вступит в бой с такой армадой.
Иван выглядывает из погребка и комментирует события:
— Ого, заторопились, стервы! Уже не по одному бомбят.
Грохот усиливается.
— Нинка! Сбили!
Я прислоняюсь к стене.
— «Юнкерса» сбили наши!
К пяти часам вечера бомбардировщики добираются до нас. На этот раз их чуть больше сотни.
— Выдохлись, — удовлетворенно говорит капитан, зашедший в погребок.
Сейчас почти все собрались в погребке.
— Ложись вдоль стен!
— Ну, Нинка, не поминай лихом, — грустно шутит Баська, забираясь под нары.
Мы затихаем в ожидании бомбежки, но самолеты с ревом проносятся над нами, и мы слышим взрывы немного южнее.
— Госпиталь сволочи бомбят, — говорит Иван, вставая.
— Морозова, проверяй связь! — приказывает капитан. Подоспевшие истребители завязывают бой. В воздухе четкой дробью выстукивают пулеметы, гулко бьют пушки. Немецкие самолеты уходят один за другим. Сразу вдруг прекращается и обстрел. Становится настолько тихо, что начинает звенеть в ушах.
— Как-то даже страшно от этой тишины, правда? — говорю я Петьке.
— Точно, — соглашается он, обтирая мокрой тряпкой грязное лицо.
Я уже собираюсь на причал, а все еще стоит тишина. Тревожно и скверно на душе. Капитан видит, как мне неспокойно. Чтобы подбодрить меня, он говорит:
— Немцы за день выдохлись начисто, так что ночь наверняка будет тихой.
Едва я прихожу на причал, как прилетают «рамы» и разбрасывают осветительные ракеты.
Вскоре начинает доноситься гул моторов. Идут наши. На берегу полным-полно раненых.
Суденышки скучились на рейде. Два идут к берегу. Первым подходит сейнер «Спартак». К нему швартуется мотобот. Я вижу, как с его палубы прыгает на сейнер Куртмалай.
Потом он выскакивает на причал и обрадованно хватает меня за плечи.
— Жива! Ты посмотри на нее! Жива, сеструха!
Он поспешно сует мне в карман большую шоколадку и бежит
— Быстро выгружаться! — кричит он своим. — Не задерживай!
— Нина, — зовет меня Толя Стариков, — доложи, что ко второму борту тоже идут на швартовку!
Я направляюсь и свою рубку, но вдруг застываю на месте: прямо из скопления наших судов кто-то бьет длинной трассой по берегу, по раненым. Едва успеваю заскочить к себе, как причал подпрыгивает, раздается оглушительный взрыв, свет гаснет, меня швыряет об стенку. Ничего не соображая, пытаюсь подняться. Вся аппаратура слетела с полки. Нащупываю рукой телефон, кручу ручку. Бесполезно. Сзязь оборвана. Выскакиваю на палубу. Там нет ни души. Зато за бортом — каша из обломков и людей, живых и мертвых.
— Куртмалай! — ору я, стараясь перекрыть дикий крик на воде.
Ко мне подбегает Толя.
— Прыгаем с того борта! Это торпеда! Да прыгай живее!
Он тащит меня за собой и толкает за борт. Ледяная вода охватывает смертельным холодом, и я чувствую, что не смогу продержаться и двух минут. Меня тянут ко дну наполнившиеся водой сапоги, ставшая пудовой шинель.
— Толя! Тону!
Он возвращается и помогает мне сбросить одежду. Это очень трудно, она будто прилипла к телу. Наконец избавляюсь от тяжелых вещей, и совсем ни к чему мне становится жалко утонувшей с шинелью шоколадки.
Когда мы выходим на берег, я опускаюсь на песок и начинаю плакать неудержимо, судорожно, громко. Толя силой поднимает меня и тащит в гору, но я не могу уйти, не узнав о Куртмалае.
Сверху бегут наши. На ходу раздеваются и бросаются в воду. Толя, махнув на меня рукой, спешит за ними.
Я перестаю плакать так же быстро, как и начала.
В воде бьется нечеловеческий крик.
Из моря выносят людей. По берегу бегут от госпиталя несколько человек, наверное, врачи и медсестры. Около меня останавливается неизвестно откуда появившийся капитан Лапшанский и командует:
— Домой!
Но мне стыдно уходить, когда здесь нужны каждые здоровые руки.
— Я буду помогать врачам, — говорю, стараясь не выбивать зубами дробь.
— Немедленно домой! Стариков, — перехватывает Лапшанский Толю, который вынес из воды раненого и снова бежит к морю. — Стариков, отведи ее домой!
— Сама дойдет, — огрызается Толя.
— Стариков!
Толя тянет меня за руку:
— Идем!
— Хорошо, идем. Обсушимся и вернемся снова.
Мы бегом поднимаемся в гору.
— Переодевайтесь быстрее, — заботливо говорит старшина. — Нина, иди сюда, я тебя одеялом. отгорожу.
Я сбрасываю с себя ледяное белье и, насухо вытеревшись, с небывалым наслаждением надеваю сухую фланелевку и ватные брюки. Сверху набрасываю чей-то бушлат.
— А теперь пейте, — старшина подносит нам водку.
— Ребята мокрые придут, — говорит Толя.
— Сколько их там?
— Гришка, Иван, Васька и Азик.
— Интересно, где же я наберусь сухого? Что у меня здесь, магазин готового платья? — сердится старшина.