Девчонка идет на войну
Шрифт:
— Тебе надо в госпиталь, — советую я.
— Ни за что, — хрипит сквозь зубы Васька. — Отправят отсюда, позора не оберешься. Скажут, в пятку ранен, отступал, что ли?
— Но ты же все равно ходить не можешь.
— Отлежусь, как на собаке заживет. Лишь бы кость была цела. О-о, больно! Дай закурить, Нинка.
Снова повторяется вчерашний день. Мне минутами кажется, что там, за пределами нашего погребка, не осталось в живых ни одной души.
Куртмалай говорит:
— Ну,
До сих пор я считала, что самое страшное — это переход морем. Сейчас я соглашаюсь с Куртмалаем.
Вечером он уходит с попутным транспортом.
— Ты не лезь на огонь, — грубовато советует мне на прощанье, — Ни к чему это. Поняла?
— Ладно, ладно, иди.
Он уходит, длинный, поджарый. И почему-то у меня вдруг болью сжимается сердце.
Я остаюсь одна и снова включаю радиостанцию. Очень хочется услышать голос Бориса. Мне нужно только знать, что он жив. А за эти дни над нами были сбиты два наших истребителя.
Пришел Лапшанский.
— Нина, предупреди ребят, что колодец забит, надо пока экономить воду.
— Да у нас ее почти и нет. Всего полбутыли.
— Тем более. Когда его еще расчистят? Туда сейчас носу не сунешь.
Долина, где находится колодец, даже в более тихие дни была одним из самых опасных мест.
Фашисты знали, где можно было взять нам воду, и лупили по колодцам почти круглосуточно.
— Что, Вася, плохо тебе? — спросил капитан.
— А, не спрашивайте!
— Ты, может, в госпиталь пойдешь? Давай я помогу тебе.
— Да никуда я не пойду.
— Нина, надо аккумуляторы на заправку отнести немедленно. Но в моторную попала бомба. Туда сейчас не проберешься, придется в госпиталь идти.
В госпиталь идти около километра, а по берегу под прикрытием обрыва чуть дальше. Наверху было сейчас слишком опасно.
Я взяла аккумуляторы и пошла. Солнце пекло почти по-летнему, мне стало жарко и захотелось пить. Я вспомнила, что сейчас с водой плохо, и теперь уже мне ничего не надо было, кроме стакана воды. Или хотя бы четверти стаканчика.
Я сбросила бушлат и положила его на камень. На обратном пути возьму.
Пристроив свои аккумуляторы в моторной госпиталя, уже хотела идти обратно, но ко мне подошел пожилой врач и сказал:
— Вот молодец, что пришла.
— Почему? — удивилась я.
— Вас командир прислал? Дело в том, что сейчас поступит много раненых, у нас просто рук не хватает, чтобы ухаживать за всеми. Ваша обязанность будет сводиться только к тому, чтобы подать воды, перевернуть с боку на бок, ну и сообщать, если кому-то совсем плохо будет.
— Мне командир ничего не говорил.
— Ты откуда?
— С «Чайки».
— Ладно, я сейчас позвоню ему. Я попросил некоторых командиров прислать мне на помощь людей, но пока никого нет.
Госпиталь находился в землянках по склонам глубокого оврага, который у нас почему-то называли каньоном. И даже позывной госпиталя был «Каньон».
Мы с врачом стояли на самом дне оврага и разговаривали,
Сэтой минуты я забыла, что такое время. Раненых несли, вели, некоторые шли сами. Уже не хватало места в землянках, и их укладывали прямо на землю. Среди прибывших последними были почти одни пулеметчики. Один из них все время просил пить, и я с боязнью подносила к его рту чайник. У него почти не было лица — сплошная рана, и губы виселираздувшимися лохмотьями.
— Сволочи радисты, — кричал он, — сволочи радисты!
— Какая ерунда получилась, — рассказывал его сосед, раненный в ноги, — прорвались вперед, поперли гадов так, что только пятки у них сверкали, вдруг наши штурмовики как чесанули! Прямо ло своим! Связисты, видишь, не успели предупредить авиацию, а та нам на помощь пришла. Пока разобрались, что к чему, пришлось снова отступить. Я тебе скажу, сестренка, когда фашисты штурмовали, так страшно не было. Нет!
Бойцы, присланные из частей на помощь, окружили раненого. Вдруг чей-то спокойный голос произнес:
— Ну, не совсем так было.
Я оглянулась. Почти рядом со мной стоял капитан Сагидуллин. Голова его была перевязана, и на бинте разрасталось красное пятно.
— Штурмовики наши действительно начали с нас, но их тут же предупредили, и они перешли вперед. Кто мог подумать, что пулемётчики врукопашную пойдут? Они с фрицами прямо гранатами друг друга по мордам били. И там, где вы отступили, прошли наши стрелки. Они здорово на новых рубежах закрепились. Я сам только что оттуда.
Я все ходила и ходила между ранеными, поила, что-то говорила, чтобы успокоить их.
Начальник госпиталя предупредил, что воды осталось совсем мало и надо ее экономить. У меня в горле будто наждаком терли, но я никак не могла глотнуть хоть каплю. Это было все равно, что украсть жизнь у этих изнемогающих от ран людей. Поэтому, когда последних раненых забрали в операционную, я не смогла идти домой, а с великим трудом поднялась наверх и вышла на наблюдательный пост «Сапфир», который расположился на самом стыке каньона и обрыва, спускающегося к морю.
В землянке сидело несколько человек. Почти всех я знала, по одного видела впервые. Невысокий шатен очень интеллигентного вида. Он что-то рассказывал обступившим его ребятам, и я отметила про себя, что редко услышишь такой красивый, глубокий голос.
— Как и следовало ожидать, они врезали по своим. Да еще как врезали!
Он говорил о фашистских самолетах, которые в первый день этих страшных боев бомбили передний край.
— А мы как раз на том участке домой пробирались. Смотрим — чистенькие позиции, только бери! Так мы чуть ли не в полный рост бегом жали, чтобы успеть наших предупредить.
— Успели?
— Успели! Только наши продвинулись, вторая партия бомбардировщиков явилась. Вот в этот раз они уже по нашей первой линии врезали, а наших-то там не было.