Девочка-лед
Шрифт:
— Но ты права, времени в обрез. Так что… сразу к делу. Марин, помнишь, да? Там, где не видно.
— Ага, — воодушевленно кивает та, и я сразу понимаю, что она собирается сделать.
Понимать-то понимаю, но среагировать и сгруппироваться не успеваю.
Ногой в живот — это очень по-женски, конечно…
— Ммм, — острая боль в желудке заставляет скрючиться и согнуться пополам.
— Я, Лисицына, не люблю, когда кто-то тянет руки к тому, что принадлежит МНЕ, — шипит Грановская. Словно змея. — Марин…
Не
Задыхаюсь. Давлюсь беззвучным кашлем. В этот раз получается отползти в сторону. Ближе к молотку. Снова скручиваюсь, чтобы перетерпеть. Хотя бы немножко…
— Мне тебя жаль, знаешь, — Ника приседает рядом.
Я поворачиваю голову вправо и поднимаю на нее глаза. В полутьме, которую рассеивает луч фонаря, лежащего на полу, замечаю, что Вероника одета в бархатный черный костюм. Ее волосы собраны в хвост. На лице, как всегда, «полный парад». В руках нож-бабочка, который она виртуозно покручивает.
— Рому занесло в этот раз, но ты должна понимать, что тебе с ним ничего не светит, — она улыбается и качает головой. — Очередной спор. Очередная игрушка. Очередная шлюха. Что поделать — дурные мужские потребности.
— Шваль, нафантазировала уже себе наверно с три короба, — поддакивает Сивова.
— Марин, привяжи ее к трубе, — равнодушно обращается к ней Вероника.
Нет. Нет. Нет.
Я в панике. Сердце колотится как ненормальное. Привстаю на локтях, пытаюсь уползти.
— Молоток убери. Вон уже настремилась. Голову, похоже, решила тебе пробить.
— Сука! — Сивова хватает меня за платье и оттаскивает назад. Мои пальцы, к сожалению, хватают лишь воздух. А я ведь почти дотянулась! — Ну мразь!
— Ммм, — мычу, протестуя.
Мы с ней начинаем бороться. Сивова наваливается сверху и принимаемся душить меня сгибом локтя. Я хриплю, задыхаюсь. Судорожно тяну воздух носом, но это почти не помогает. Марина хватает меня за волосы. Я цепляюсь за ее руку, но она не отпускает. Тащит меня по полу в сторону трубы. Чувствую, как рвутся на коленках колготки. Но разве это имеет какое-то значение?
— Боже, Сивова, да в ней килограмм пятьдесят, не больше. Справиться не можешь, что ли? — насмешливо произносит Ника, наблюдая развернувшееся перед ней шоу.
— Щас, — пыхтя, обещает Марина.
Я начинаю активно лягаться ногами и даже попадаю куда-то каблуком. Потому что в ответ слышу нецензурную брань и писк. Пальцами правой руки стараюсь добраться до ее глаз. Царапаюсь. Отбиваюсь, как могу, но она такая тяжелая, что сбросить ее с себя просто не представляется возможным.
— Да что за возня, Марин?!
— Ты бы помогла, — гаркает Сивова, тяжело дыша. — Она мне морду расцарапала, тварь!
Грановская недовольно цокает, но марать руки явно не собирается. Всю грязную работу она оставила
Господи, как же мне возвращать его Элеоноре Андреевне в таком виде?
— Ну все, мразота! — орет метательница ядра.
Я поднимаю глаза. Сивова бросается вперед и со всей дури толкает меня в стену. Я сильно ударяюсь головой и от неожиданности теряю ориентацию в пространстве. Сползаю вниз, тихо охая.
— Довыдолбывалась? — смеется Марина.
Пока я часто-часто моргаю, она уже что-то делает с моими руками.
Внезапно в пугающей тишине туалета раздается странный звук. Жужжание.
— Только дернись, шваль, — угрожает Марина, привязывая меня за руки к трубе.
Глава 57
АЛЕНА
Я поплывшим взглядом наблюдаю за тем, как Вероника вытряхивает мою сумку. На пол валятся телефон, расческа и другие мелкие предметы. Этот дребезжащий звук — не что иное, как вибрация, сопровождающая входящие звонки, которые не прекращаются ни на секунду.
Сивова замирает в ожидании. Вероника поднимает с пола телефон. Смотрит на экран, и подсветки смартфона достаточно для того, чтобы увидеть, как ее красивое лицо всего за секунду преображается в дикий, уродливый оскал. Телефон в порыве ярости тут же летит в стену. С грохотом разбивается и перестает жужжать.
Я знаю, что это Он. Ищет меня. Ведь я не вернулась…
— Все, свали. Ноги держи ей, — бросает Ника зло, решительно двигаясь в нашу сторону.
Я дергаю руками, поднятыми над головой. Привязала стерва…
— Сядь на ноги ей, чтоб не дрыгалась, — недовольно требует Грановская.
Сивова поступает так, как сказали, а я даже думать боюсь о том, что они собираются сделать.
— Можно ей морду разбить, а? — интересуется Марина, глядя на брюнетку. — Прям бесит меня, уродина.
— Я же сказала: нет, — спокойно отвечает Вероника. — Не сегодня.
Мы с ней смотрим друг другу в глаза.
— Пока ты получишь от меня предупреждение, — она прищуривается. А дальше делает то, отчего у меня мороз по коже.
Тонкая ткань платья трещит от ножа, которым Грановская очень умело орудует. И в этот самый момент страдает не только платье, страдает моя душа. Потому что это — чужая вещь. Вещь, которая принадлежит Элеоноре Андреевне. Это ее память. Память о погибшей дочери…
Нет, нет, нет…
— Золушкой себя возомнила? — усмехается Ника и резким движением рвет платье до середины бедра. — Твоя участь — обноски. Запомни это! И чтобы ты не забывала, кто ты есть, я кое-что оставлю тебе. Метку на будущее. Своего рода клеймо.