Девочка-лед
Шрифт:
Мои всхлипы затихают не сразу… Дрожу. Температура в полуподвальном помещении итак на порядок ниже, а с открытым окном и вовсе стремительно падает. Нужно вставать, но я по-прежнему лежу на полу. Пустая оболочка…
Зловещую тишину нарушает лишь вода, капающая из крана. Промозглый сквозняк противно лижет полуобнаженное тело.
Холод. Кромешная тьма. Я так боялась ее в детстве… Все время хотелось спать при свете. Мне казалось, что существует какой-то потусторонний мир. Привидения или злые духи. А баба Маша, слушая глупости,
Права ты, ба. Так и есть…
Странно, но я вдруг думаю о Роме. Вспоминаю отравленные ядом слова, брошенные Вероникой в запале.
Спор? Игрушка? Чего же ты тогда так испугалась, Ника?
Вспоминаю Его горящие глаза. Горячий шепот у виска. Мягкие губы на своей коже. Его руки, с трепетом сжимающие меня в пылком объятии. «Моя девочка-лед» — сказанное непроизвольно, в порыве отчаяния. «Хочу, чтобы ты доверяла мне».
И ведь Он звонил мне. Искал…
Нет, Вероника, это гораздо больше, чем то, о чем ты говорила…
Иначе, Он бы не оставил тебя.
Иначе, ты бы не устроила все это…
Глава 58
РОМАН
Хочется разбить его к чертям. Этот дурацкий телефон. Монотонные гудки начинают неистово бесить. Вот какого лешего она трубку не берет?
Долбаный Князев! Не надо было вообще отпускать ее с ним!
Бросаю быстрый взгляд на часы. Двадцать минут прошло, а ее все нет. Оба, я так понимаю, испытывают мое терпение.
Зло толкаю дверь кабинета и выхожу в коридор. Направляюсь в сторону зала.
Найду — не знаю, что с ней сделаю. Но сначала пусть целует. Ввиду последних новостей подгорает невыносимо. Вот же кретин!
Вспоминаю всю ту пошлятину, которую нес в ее сторону на протяжении двух с половиной лет и, к собственному удивлению, ощущаю самый настоящий стыд.
Не все еще потеряно для твоей душонки может?
Если б знал, что Лисица — такое сокровище, не вел бы себя как полный олух! Давно зажал бы ее в темном коридоре и научил всему, что умею. Рехнуться можно! Никто кроме меня ее не целовал. Мысли теперь крутятся только на эту тему.
Я резко притормаживаю.
— Где она? — спрашиваю громко.
Князев стоит у стеклянной стены, спиной ко мне. Не пойму, чем занят. Не то разглядывает школьный двор, не то на свое отражение пялится. Павлин недоделанный.
— Оглох, что ли? Лисицына где? — повторяю, с трудом сохраняя спокойствие.
— Ушла, — равнодушно бросает он через плечо.
— Куда? — нетерпеливо тяну из него слова будто клещами.
— Отвали…
— Слушай, мне вытрясти, что ли, это из тебя? — иду по направлению к нему, доставая руки из карманов брюк.
— Она не будет с тобой, понял? — заявляет мне ни с того, ни с сего.
— Будет,
— Думаешь, ее бабло твое заинтересует? — щурится Данила, хмыкая. — Так она не из таких. Не надейся!
— Своего бабла у меня пока не так уж много. Харизма, обаяние и настойчивость, Князев.
— Тоже мне неотразимый нашелся, — кривится, поджимая губы.
— Заметь, не мои слова, — улыбаюсь нагло. — Ладно, хватит лирики, дятел, Алена моя где?
— Не твоя она еще, — выплевывает, раздувая ноздри как носорог.
— Еще как моя! — заявляю решительно.
— Да твоя самоуверенность, Беркутов, просто зашкаливает, — смеется он. — Аж до блевоты!
— Просто в отличие от тебя, я умею здраво оценивать свои силы.
— Ты переоцениваешь скорее…
— У нас с Лисицей все серьезно, чтоб ты понимал. Так что не вздумай больше соваться к ней с этой своей дурацкой рафаэллой. Иначе засуну ее тебе в глотку вместе с коробкой.
— Два года травил ее, а теперь вдруг проснулся! «Моя Алена», — кривляется он, будто ему не семнадцать, а пять.
— Так пока я травил, у тебя возможностей было выше крыши. Ты ими, однако, не воспользовался, в рыцаря доблестного заигрался, — целенаправленно давлю я на больную мозоль.
Морда Князя стремительно покрывается красными пятнами. Губы складываются в тонкую линию. Пыхтит, тяжело дыша.
— А знаешь, почему? — смотрю на него с презрением сверху-вниз. — Потому что мужского, как показала жизнь, в тебе ноль.
Его кулачки сжимаются. Желваки ходят туда-сюда. Да он прямо-таки на грани!
— Нормально спится, «друг»? — все же зачем-то интересуюсь я.
— Нормально, — кивает головой он.
— Ну дай бог, но признай, слился ты, Данечка, очень некрасиво, — напоминаю я ему.
Просто чтобы увидеть ЭТО в его глазах. Осознание того, что он — полное ничтожество.
— Ты ведь и сам знаешь, что поступил как самое настоящее чмо.
На секунду передо мной встает картинка той ночи. Рыдающий Даня, который сидел на земле, обняв ноги. Раскачивающийся взад-вперед как душевнобольной. И Абрамов, который, махнув на него рукой, решил все сам.
— Пошел ты! — толкает меня в грудь, провоцируя. — Ты, Рома, сам свой выбор сделал! А я в дерьме вариться не хотел, ясно?
— Ясно. А чего ж терпел так долго, правильный ты наш? — толкаю в ответ.
— Дурак был, что маму не слушал, — выдает философское признание.
— Маму не слушал, — закатываюсь смехом, — Насчет дурака не знаю, но трусом и крысой ты точно был.
Он матерится и резко бросается в мою сторону. Пытается меня ударить. В этом году у него прямо идея фикс: любой ценой однажды навалять мне как следует. Поговаривают, что Данилка даже на уроки самообороны записываться ходил. Шапитошник. Машет граблями неумело, но грудь выпячивает… Рокки Бальбоа недобитый.