Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
– Как же я люблю тебя, маленький Зверек!
…Они проговорили почти до рассвета. Она спросила:
– А что будет дальше?
– Ты родишь мне сына. – Он лежал на боку, подперев голову рукой, и мечтательно смотрел на Луури. И вдруг признался: – Знаешь, ты такая маленькая и хрупкая, что я все время боялся, вдруг я напугаю тебя или… ну-у… пораню.
Луури обняла его и поцеловала у виска в уголок глаза, где лучиками расходились морщинки. Он сказал с неожиданной тревогой в голосе:
– Мне все время кажется, что ты куда-нибудь исчезнешь.
– Я не чайка, не улечу.
– Ты как чайка, но легче. Ты
– Ты говоришь как скальд! Ты можешь сложить вису?
– Могу, мне это нравится. Когда-нибудь сложу!
Ольвин все ласкал ее, как будто никак не мог ею насытиться, и зачарованно повторял:
– Моя… моя…
И она смущенно спросила:
– Ольвин, скажи, то, что мне было немного больно, так бывает и во второй раз?
Они понимали друг друга с полуслова – Ольвин сгреб ее в охапку и очень смешным ворчливым тоном «упрекнул»:
– Эта девчонка ни в чем не знает меры!
Но его глаза сияли, и он восхищенно произнес:
– Умница ты моя!
…Когда первые рассветные лучи забрезжили из-за гор, Луури чувствовала себя счастливой. Она немного устала, хотя спать не хотелось. Одевшись, она собралась уходить. Ольвина это озадачило. Он взял ее за руку и потянул к себе. Она мягко попыталась высвободить руку, но он держал крепко. Луури посмотрела на него с упреком. Их разговор потек без слов:
«Отпусти, мне надо идти!»
«Не уходи, я имею на тебя право!»
«Не держи, я все равно уйду».
Ольвин выпустил ее руку. Теперь ей очень хотелось вернуться к Учителю, и она боялась, что уже не найдет его у костра. Но Горвинд сидел на прежнем месте, закрыв глаза. Луури подошла и молча улеглась у его ног, подложив под голову согнутую руку. Она почему-то не посмела, как раньше, расположиться на его колене. Какое-то время он не двигался, потом она почувствовала, что он, как в детстве, гладит ее по голове. Его руки дышали добротой и заботой. Луури подняла на него глаза: Учитель смотрел на нее, и этот взгляд, вдруг пронзивший ее до глубины души, был полон жалости и бесконечного сострадания!
Потом подошел к костру Ольвин и стал собираться. Домой она ушла с ним. Горвинд не сказал на это ни слова.
Они вдвоем оказались будто отрезанными от внешнего мира: Учитель остался у моря, а Рангула ушла на несколько дней в поселок. На пороге дома Ольвин обнял и поцеловал Луури, обведя жестом жилище:
– Хозяйничай. Я пойду займусь животными.
И вышел. Луури развела от тлеющих углей огонь в очаге, приготовила нехитрую еду. Непривычная тишина мягким войлоком обернула все вокруг, и дом словно прислушивался к новой хозяйке. А Луури прислушивалась к себе: что-то томительно происходило в глубине ее существа. Что-то перестраивалось и изменялось, как меняется неуловимо небо, когда слегка тускнеет горизонт или облака непредвиденно меняют свой ход… В тишине звонко треснуло от огня полено, отлетела искра. Луури тряхнула головой: «Я справлюсь!» И вышла поискать Ольвина.
Она обнаружила его в хлеву. Ольвин сидел на земле, скрестив ноги, и сосредоточенно и деловито доил козу. Это зрелище было до того непривычным, что Луури от удивления подняла брови и засмеялась:
– Викинг доит козу!
Но он ничуть не смутился:
– Козе все равно, кто из нас викинг, а кто – насмешливая девчонка,
Луури подобралась поближе и устроилась рядом, уткнувшись щекой в его плечо. Струи молока звонко и ритмично падали в деревянную глубокую миску, плечо слегка дергалось под щекой Луури, и ее стало клонить ко сну. Перебралась было к нему на колени, но это ему мешало, и он перенес ее в угол на сено и заглянул в глаза:
– Смотри не уходи!
…Проснулась она оттого, что он, слегка встряхивая, раздевал ее, и это показалось ей досадно-ненужным, потому что сразу стало холодно и совсем не хотелось просыпаться! Тогда он предпринял нечто необычное: набрав в небольшой ковш молока, не торопясь пролил его на живот Луури. Теплый белый ручеек ласково пробежал по животу вниз, скользнул между ног, а губы Ольвина нежно отправились по его следу…
Потом она спросила его:
– Что ты сделал со мной? Как тебе это удалось?
– Горвинд рассказывал мне, что на Востоке мужчины умеют таким образом будить желание у своих жен, даже самых холодных, что идет на пользу их отношениям и миру в семье. Я запомнил.
В ее глазах загорелся ревнивый вопрос, и Ольвин, лукаво улыбаясь, поспешно добавил:
– Но до сих пор у меня не было ни случая, ни желания это проверить!
В ближайшую же ночь Ольвин – после долгого перерыва – вернулся в их общую с Луури постель. Ножа в ней уже не было. Ольвин вел себя спокойно и уверенно. Чего нельзя было сказать о Луури. Безмятежности не было в ее душе. Что-то мешало, что-то было не так. Она пыталась думать об этом, старалась разобраться: что же, что ускользает от ее понимания? Да, она любит Ольвина. Да, ей приятно и радостно осознавать, что он тоже любит ее и выбрал себе в жены. Да, теперь ее будущее определено: она стала женой викинга. Но… неужели это все? Неужели каждый день будет только это – жена викинга и больше ничего? Не потому ли так печальны были глаза Учителя, не это ли вызвало его жалость к ней? Эта мысль не отпускала.
Через несколько дней вернулась Рангула, и ей было торжественно объявлено о переменах в семье. Что Луури заметила сразу, так это то, как изменилась по отношению к ней Рангула. Она совершенно преобразилась! Луури теперь всегда ела с ней за одним столом, Рангула рассказывала ей обо всех делах хозяйства и дома, иногда (что было совсем удивительно!) даже спрашивала совета. Все это утомляло и раздражало Луури. Она тосковала по прежней безмятежной жизни. Такое внимание Рангулы было ничем не отраднее ее прежнего пренебрежения.
К тому же Ольвин собрался в поселок на неопределенное время. Объяснил так:
– Надо решить с законоговорителем, как объявить о нашей свадьбе на тинге. Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать, будто я взял тебя в жены не по закону!
Луури было приятно это слышать. Но наедине с Рангулой, безмятежно хлопотавшей по хозяйству, ее стали одолевать прежние вопросы и за несколько дней отсутствия Ольвина довели Луури до изнеможения!
Поэтому, когда вернувшийся Ольвин ночью привычно потянулся к ней, она вдруг вскочила и выбежала в сени. Испугавшись своего собственного порыва, не убежала далеко, а опустилась на пол тут же в сенях, усевшись под дверью, даже не закрыв ее.