Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
«Нет!!!» – и еще два шага назад.
– Я не оставлю вас! – Ольвин начинал горячиться. – Вам здесь не скрыться, кругом скалы!
– Мы уйдем берегом дальше. Успеем. А ты должен вернуться, чтобы защитить женщин!
– Моя женщина здесь, и здесь ты. Больше у меня ничего нет!!! – В его голосе была такая боль, что Луури содрогнулась.
Но Учитель был непреклонен:
– Ты будешь защищать их. Я буду защищаться сам. Думаю, она уйдет с тобой.
Надежде, мелькнувшей в глазах Ольвина, не суждено было сбыться: Луури неистово бросилась в ноги Учителю и, обеими руками обхватив его сапоги, разрыдалась:
– Я не уйду! Я не оставлю тебя!
Она продолжала крепко держать его за ноги, как бы требуя согласия. Наступило молчание. Тяжело дышал Ольвин, все тише плакала Луури. Горвинд размышлял.
– Что ж, – наконец сказал он задумчиво, – видно, ничего не поделаешь – это судьба!
Глухо и с мукой в голосе Ольвин произнес:
– Позволь мне хотя бы… – Он не закончил, сглотнув.
Учитель сделал шаг назад, Луури встала. А Ольвин, спешившись, снял с себя свой любимый амулет, с которым, насколько знала Луури, не расставался никогда в жизни. Сколько она помнила себя, столько и этот амулет на груди Ольвина – руну Альгиз. Деревянная руна в виде обращенной вниз птичьей лапки была взята в кольцо и обвита кожаной тесьмой. Еще в детстве Луури как-то, играя, взялась за нее – Ольвин схватил и отбросил ее руку в сторону. Его глаза говорили: «Не смей трогать! Не смей никогда!» Она запомнила. Он не снял свой амулет даже той ночью… Теперь он надевал его ей на шею со словами:
– Храни ее!
Он взял ее лицо в свои сильные ладони и долго-долго смотрел в ее глаза, будто запоминая на века. Учитель отвернулся. Ольвин наклонился и тихо коснулся ее глаз губами. Затем медленно, принуждая себя, отступил, сел на лошадь, бросил последний взгляд на них обоих и ускакал.
– Идем, – коротко бросил Учитель, – у нас мало времени.
Ночь была ветреной. Холодные волны беспокойно били о берег. Они долго шли. Горвинд молчал, лишь иногда подгоняя ее:
– Быстрее.
Или подбадривал взглядом.
Наконец решил остановиться у подножия небольшого холма, который укрыл их от ветра.
– Я могу идти еще, – сказала она.
Он отрицательно покачал головой:
– Отдохнем. Я тоже потерял много сил.
Она все думала про Ольвина, и слезы предательски подкатывали к глазам.
– Ну, вот что, – вдруг что-то решив, сказал Учитель, – прими-ка вот это.
Он протянул ей какое-то из своих снадобий, и она, не размышляя, поскорее проглотила. Незаметно подкрался и навалился тягучий безвкусный сон, оглушив и стерев все мысли. Но что-то мешало, не давало вполне расслабиться; безумной тревогой толкаясь в сердце даже во сне, смертная тоска змеей вползала в щели сознания…
Она с усилием открыла глаза. То, то она увидела, мгновенно разбудило ее и повергло в смертельный ужас: шел бой, настоящий бой. Учитель был один, против него – около двадцати человек, одетых почти одинаково, в черное, воинов. Дружинники конунга! В первую секунду она подумала, что это не может быть правдой, это, наверное, сон! Сделала попытку вскочить, что-то сделать, но, видимо, продолжало действовать снотворное: ноги не слушались. Но она видела и слышала все: воины нападали по четыре-пять человек, давая друг другу отдохнуть. Горвинд уже очень устал. Смертельно устал. По бледному лицу стекал пот. Но в его глазах не было и тени страха. Он будто просто выполнял свой долг или тяжелую, но необходимую работу. Иногда раздавались крики раненных им врагов, пару раз вскрикнул, получив рану, он сам. И теперь уже с потом смешалась кровь. Мелькали и мелькали мечи, отражая равнодушные
Время растеклось… замедлилось… И так же – как ей показалось – медленно в живот Учителя вошел неровный, весь в зазубринах меч одного из воинов конунга. Горвинд что-то произнес и стал медленно оседать, не выпуская из рук оружия. В то же мгновение тупая боль пронзила ее голову над левым ухом. Камень? Дротик? Мгновенье – и боль почему-то пропала, унеся с собой и все до единого звуки: криков и тяжелого дыхания воинов, последних слов смертельно раненного Учителя, ржания коней, порывов ветра, штормового грохота волн…
В наступившей для Луури мертвой тишине воины обступили лежащего на земле Горвинда, но больше не смели прикасаться к нему.
И это было последнее, что видела в жизни девочка по имени Зверек.
Глава 5
Облака Севильи
– Вероника, вернись на землю! Ты опять витаешь в облаках! – Сеньора Леонора, мачеха, увозила Веронику из отчего дома.
О, момент она выбрала более чем удачный: отец и старший брат Вероники, Антонио, уехали на несколько дней в дальнюю провинцию Испании улаживать какие-то хозяйственные дела. Конечно, сеньор д’Эстанса знал о намерениях своей молодой супруги, но у него не хватало характера ей перечить. Решение было принято почти семейно: Веронике надлежало поступить на воспитание в женскую обитель. Леонора была, как всегда, очень красноречива, убеждая супруга:
– Дорогой! Ты же сам видишь, как ей трудно в этом мире. Она такая необычная, тонкая девочка! Христова невеста – вот ее истинное призвание. Ты должен сделать это – ради нее самой!
И так далее, и тому подобное. Убеждать Леонора умела. Отец лишь вздыхал и опускал глаза: он считал, что молодая супруга в чем-то, конечно, права, но следует ли торопиться? Да, дочь доставляла ему немало хлопот, и ее судьба беспокоила его, но Вероника была его любимым ребенком, и ему трудно было с ней расстаться.
Вероника росла умненькой и послушной, хотя и немного себе на уме. Старший брат Антонио также души в ней не чаял, защищал и баловал. Их мать умерла рано, Вероника помнила ее смутно – маленькая худенькая женщина с большими, немного грустными глазами и теплыми добрыми руками. Теперь она приходила во сне, разговаривала с дочерью и ласково кивала, перед тем как исчезнуть из пробуждающегося сознания Вероники. Такие сны оставляли после себя легкую, как предрассветная дымка тумана, печаль на сердце и необъяснимый молочно-ванильный привкус во рту. Вероника привыкла к этим снам и полюбила их. И даже научилась беседовать с матерью, стараясь, впрочем, на всякий случай не прикасаться к ней, хотя бы и во сне.
Сны составляли очень важную, если не главную, часть ее жизни, и Вероника искренне не понимала, как Антонио может экономить на сне ради пирушек с друзьями или серенад под балконом очередной пассии! Она доверчиво рассказала ему, как встречается во сне с матерью. Антонио, похоже, был немало озадачен:
– Это что-то новенькое! Сестренка, ты рассказывала это еще кому-нибудь?
– Это – нет. Но разве я делаю что-то дурное?
– Нет… не знаю. Но рассказывай только мне или отцу, ладно? Обещаешь?