Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
Вероника тихонько ретировалась, оставив мачеху наедине с отцом выяснять отношения, и, раздевшись в гардеробной, уложила платье в сундук. Теперь ей не хотелось его носить. К тому же она была уверена, что Леонора проверит, сняла ли Вероника платье и куда его положила.
Так и произошло: немного времени спустя Леонора, высоко подобрав полы одежд, прошествовала мимо нее по галерее – стремительная, нетерпеливая, в сопровождении своих поджарых тонконогих псов. Стукнула дверь в гардеробной, лязгнули засовы сундука, и, после выразительной паузы, хлопнула его крышка. Вероника воочию могла представить себе в этот момент удовлетворенное
Служка, молчаливый и строгий, открыл им маленькую дверцу в воротах монастыря и, после долгого шествия по дворам и коридорам, ввел в служебное помещение задней части храма. Оставив их в просторном коридоре перед дверью приемного зала, сначала вошел один. Вышел быстро и, не поднимая головы, скромно пряча лицо в складках капюшона, вежливым жестом пригласил женщин войти.
В зале было сумрачно, прохладно и тихо. У дальнего окна, отвернувшись, стоял невысокий пожилой человек в светлой одежде монаха-доминиканца. Видимо, это и был падре Бальтазар, священник, с которым сеньора д’Эстанса договаривалась о приеме падчерицы на воспитание в монастырь. Служка подошел к нему и что-то тихо произнес. Священник кивнул и сделал ему знак удалиться.
Отчего-то Вероника была спокойна, хотя, казалось бы, столь серьезные перемены судьбы должны были заставить ее волноваться. Нет, она нисколько не волновалась. Более того, она испытывала странное радостное любопытство перед грядущим и сама этому удивлялась. Что-то важное и интересное ждало ее впереди… Что же? Что же?!
Она погрузилась в свои мысли-мечты и, пока Леонора произносила положенные приветствия, разглядывала помещение. Большой закопченный камин довольно сумрачного вида, огромный заваленный книгами и свитками стол на изогнутых ножках, строгое кресло с высокой узкой спинкой, суровое деревянное ложе в углу – комната произвела на Веронику сильное впечатление. Было ясно, что здесь жил человек аскетического склада и большой учености…
Вероника сделала усилие, чтобы сосредоточиться и разобрать, о чем так велеречиво вещает мачеха.
– …думая прежде всего о самой девушке, падре, – говорила Леонора. – У нее, как я уже говорила, своеобразный склад ума, но характер покладистый и…
– Я полагаю, сеньора, – холодно перебил ее священник, – что у меня достанет опыта разобраться в тонкостях ее натуры.
Нечто в его голосе привлекло внимание Вероники… она наконец подняла на него глаза… и обнаружила, что он, как видно, давно разглядывает ее – его усталые серые глаза смотрели на нее внимательно и… В их бездонной глубине мелькнуло что-то безумно близкое, знакомое, родное… И вдруг светлое ожидание и предчувствие неведомой радости стало «уплотняться», словно обретая зримые формы, и в ту же секунду Вероника, не отдавая себе отчета в том, что делает, бросилась священнику в ноги и выдохнула:
– Учитель!!! Наконец-то ты нашелся! Как долго ты не приходил!
Леонора с досадой дернула бровью:
– Я же говорила, падре, что она у нас не в себе! – Но, спохватившись, умильно добавила: – Надеюсь, наше скромное пожертвование на монастырь будет угодно Богу!
Но падре Бальтазар больше не обращал на Леонору внимания: во все глаза он изумленно взирал на Веронику и молчал.
– Встань, дитя мое, – наконец произнес он, поднимая ее за плечи, – встань
Она послушно встала, но продолжала смотреть на него с радостной любовью и в восторге шептала:
– Учитель, я совсем-совсем не волнуюсь, я же теперь с тобой! Просто я так рада! Очень!!!
Леонора что-то еще говорила, но священник слушал ее невнимательно и через некоторое время, наспех попрощавшись, выдворил восвояси.
– Что ж, дитя мое, – обратился он к Веронике, – отныне тебе предстоит жить в этой обители…
– С тобой, Учитель? – радостно перебила она.
Он смущенно кашлянул:
– Я буду рядом. Ты сможешь обращаться ко мне, когда будет нужда. Я имею в виду – кроме обычной исповеди: я – духовник сестер этого монастыря. Но твоей непосредственной начальницей будет отныне мать Тересия, настоятельница. Она сейчас придет, чтобы отвести тебя в твою келью, а после отдыха ознакомит со здешними порядками. Ты должна будешь строго подчиняться правилам обители и слушаться мать Тересию во всем.
– Хорошо, Учитель!
– Тебе следует называть меня «падре» и обращаться на вы. Поняла?
– Поняла, Учи… падре. А почему мне нельзя звать теб… вас по-прежнему?
– По-прежнему… – Он вздохнул. – Мы с тобой поговорим об этом. Как-нибудь потом. А пока просто будь послушной. Сеньора д’Эстанса сказала, что ты не слишком умна. С этим я еще разберусь. Но, в любом случае, для послушания много ума не требуется. Итак, я – твой духовник, а ты – послушница и воспитанница этой обители.
– Я буду послушной вам, падре! – Она оставалась радостной.
Он погладил ее по голове и, прислушиваясь к шагам за дверью, задумчиво добавил:
– Хотя «Учитель» мне отчего-то больше по душе…
Настоятельница понравилась Веронике. Это была невысокая женщина, немного похожая на ее родную мать, только не с настороженно-грустными, как у матери, а живыми и веселыми глазами. Ладонь ее, когда она взяла свою новую послушницу за руку, оказалась сильной и теплой. Это доставило Веронике удовольствие и еще больше расположило ее к матери Тересии. И Вероника решила, что будет слушаться матушку настоятельницу не только потому, что этого хочет Учитель, но и потому, что это было само по себе приятно.
Отчего Учитель не разрешил ей называть себя по-прежнему (как «тогда», в лесу), Вероника не стала думать: падре Бальтазар был не первым человеком, которого она знала «когда-то», неопределимо давно, и не первым – кто явно не «узнавал» ее. Вероника к такому привыкла: наверное, некогда произошло что-то, что необратимо изменило мир и людей вокруг нее. То, что она сама, к своему несчастью, почему-то пропустила или забыла. Правда, теплилась еще надежда, что Учитель на самом деле не забыл ее, а просто дает ей какой-то определенный урок – например, вспомнить и понять все самой…
– Вот твоя келья. Ты можешь оставить здесь свои вещи.
Вероника поставила в угол своей новой комнаты небольшой холщовый мешок, собранный заботливой дуэньей и политый ее слезами.
– Это все? – Брови настоятельницы поползли вверх.
Вероника кивнула, на всякий случай оглядев свой мешок: что с ним не так?
– Для молоденькой девушки удивительно мало, но для монастырской послушницы – похвально! – подвела итог мать Тересия. – Пойдем, я сама покажу тебе все необходимое.