Девушка индиго
Шрифт:
Маменька скривила губы.
– Ни на что подобное я не намекаю. Я всего лишь хочу сказать, что он смущает умы других негров. Господи боже, ты представляешь, что они себе думают, когда видят, как один из них разгуливает по плантации с хозяйкой и она относится к нему как к равному?
Я не ответила.
– Поскорее бы уже твой отец забрал нас к себе на Антигуа, – вздохнула маменька.
– Вы не хуже меня знаете, что об этом не может быть и речи. Отцу необходимо, чтобы плантации приносили доход – от этого зависит
– Вот именно. И если дохода не будет – а я что-то особых успехов не наблюдаю, – нам так или иначе придется вернуться на Антигуа. Так зачем же тратить столько усилий на то, чтобы удержаться на плаву?
– Не удержаться на плаву, а расширить производство и увеличить прибыль. Потихоньку у нас это начинает получаться, хоть и очень медленно.
«Мы всё поставили на одну карту», – мысленно добавила я. Идея поставить на эту карту принадлежала мне и только мне, бремя нашего будущего успеха зижделось на моих хрупких плечах.
Я подошла к столу, перебрала бумаги, нашла ту, что искала, и села рядом с матерью.
– Ради вашего успокоения насчет уроков для негритянских детишек я прочитаю, что в точности говорится в законе.
Поудобнее устроившись на диванчике, я откашлялась и принялась читать вслух текст документа, который тщательно скопировала у Чарльза Пинкни:
– «Отныне постановляется вышеуказанными уполномоченными лицами, что всякий и каждый, чем бы он ни являлся…»
– «Всякий» и «каждый» – это одно и то же, – перебила маменька. – И правильно сказать «кем», если речь идет о людях.
– О людях, – кивнула я с улыбкой и продолжила: – «… Чем бы он ни являлся, кто впредь возьмется учить или подвигнет учиться писать раба, или же поставит раба, обученного писать, выполнять обязанности писца в каком бы то ни было деле, связанном с письмом, за сей поступок будет приговорен к взысканию с него суммы, составляющей сто фунтов». – Я закончила и опустила документ себе на колени.
Маменька молчала.
– Видите? Я не нарушаю закон, поскольку учу детей читать, а не писать. Иначе как они узнают о Господе нашем, ежели не сумеют прочесть Библию? – На последних словах я взяла ее за руку.
– Ты очень, очень умная девочка, Элиза. Тебе надо было родиться мальчиком. – Мать сокрушенно покачала головой – так, будто она не справилась с чрезвычайно простой задачей.
Порой я понимала ее чувства, а порой готова была наброситься на нее с упреками. Иногда мне казалось, что я родилась девочкой, а не мальчиком по какой-то глупой случайности, но чаще я недоумевала, почему в моей жизни из-за этого все должно быть по-другому – какая разница, мальчик я или девочка? Но разница была.
– Просто чтобы вы знали, маменька: я не нарушаю вышеупомянутый
– Какая нелепость!
Я усмехнулась в ответ на маменькин возглас и продолжила:
– Не дозволяется собираться группами по какому-либо поводу…
– Даже для похода в церковь?
– Да.
– Но мне и в голову не приходило…
– Не дозволяется играть на музыкальных инструментах и носить хорошую одежду, – докончила я и подумала о кафтане, который был на Бене в день приезда. Сейчас он, конечно, одевался более подходящим образом для работ в поле.
– Ты хочешь сказать, что все это противозаконно?
– Да, противозаконно.
– И на нас еще никто не донес?
Я вздохнула и пожала плечами:
– Могу лишь предположить, что наши соседи, как и мы, находят эти законы нелепыми. Не знаю, каковы на сей счет настроения в городе, но Чарльз Пинкни со мной согласен.
– А он весьма сведущий юрист и не стал бы нас вводить в заблуждение. Он очень тепло относится к тебе, Элиза.
– И я к нему так же.
– Ума не приложу, кто придумал столь смехотворные законы, – покачала головой маменька. – Какие-то паникеры, надо полагать. Что ж, надеюсь, их отменят, когда люди поймут, что это сущая чепуха.
Раздался стук в дверь, а затем тенорок Николаса Кромвеля:
– Леди, вы позволите войти?
Я возвела очи горе и нехотя откликнулась:
– Входите!
Кромвель был все тем же надменным занудой, но за прошедший год мы все более или менее свыклись с его присутствием на плантации и за семейным столом – так или иначе он вносил хоть какое-то разнообразие в будни трех обитательниц усадьбы, вечно недовольных друг другом.
– Как у вас тут уютно! Я нынче вечером промерз до костей. – Кромвель сразу направился к камину, вытянув руки к пламени.
– Не желаете рома? Нам его прислали с Антигуа. Элиза, налей гостю выпить, будь добра.
– Конечно. – Я подошла к серванту и сняла крышку с графина. – Итак… как продвигаются наши дела?
Кромвель, гревшийся у огня, обернулся:
– Я только что произвел проверку сделанного за день. Надеюсь, чаны для индиго будут поставлены через пару дней. Основной чан нужно будет сразу наполнить водой и поддерживать определенную температуру. Время собирать сырье настанет не сегодня завтра, и мы должны пребывать в полной готовности.
Я знала Бена, а потому не сомневалась, что сбор листьев индигоферы и производство красителя – своего рода искусство, требующее соблюдать точную меру во всем, но Кромвель наводил столько тумана и так пыжился, когда отвечал на мои вопросы, что невозможно было не закатить глаза.