Девушка из цветочной лодки
Шрифт:
— Чем, скажи на милость, мне заплатить за два гроба?!
Но это, старуха, было лишь самое начало стыда.
А-ба называл меня Тай-тай. Такое прозвище часто давали дочерям наши соседи. Оно означало «приводящая младшего брата». Отец произносил его с радостью, почти граничащей с нежностью, но даже маленькой девочке вроде меня был ясен смысл: я стала препятствием на пути к рождению сына. Мое имя служило заклинанием. Я была не я.
Отец не забыл это прозвище и спустя долгое время после того, как оно утратило смысл и я осталась единственной из его
Он показал мне, как ловить рыбу. А еще — как ориентироваться в море, правильно сушить сети и обмазывать их яичным белком, если есть лишние деньги, которые отец не проиграл и не спустил на выпивку.
А-ба также научил меня предсказывать погоду: карканье вороны сулило сильный ветер и дождь, гусиное перо на воде говорило о приближении бури.
Предзнаменования были сплошь дурными, что-то запрещали, заставляли чего-то бояться.
Я гордилась тем, что умею орудовать гребным веслом-юлиу. Иногда мне приходилось вставать на цыпочки, чтобы при сильных течениях развернуть лодку. Но в штиль и на мелководье я гребла не хуже мальчишек в два раза старше меня.
Тем не менее, я ненавидела море. Работа была тяжелой, напряженной и скучной одновременно. Солнце нещадно палило. Шквалистый ветер грозил утопить. Акулы были врага-ми, дельфинов и черепах вообще запрещалось трогать. А еще ритуалы: молитвы и подношения морю и небу, благодарность за попутный ветер, за каждый мыс и поворот реки. По крайней мере, на воде А-ба мог винить в своих бедах проклятых богов. Он навеки был заперт в своем темном мире.
Близилось мое тринадцатилетие. Свадьба маячила впереди, как приближающийся ураган, который унесет меня прочь, но мы с отцом никогда не обсуждали ее. А-ба говорил, что мы предназначены друг другу судьбой, хотя эти слова меня раздражали. Каждое упоминание о судьбе было похоже на прогноз погоды: выбор между просто плохим и худшим.
Судьба не имела ничего общего с богами в тот вечер, когда он завалился домой пьяный, крича, что его обманули пунти. Ничего необычного, ведь отец почти каждый день злился на несправедливость, с которой столкнулся у торговцев рыбой или во время игры в фан-тхан [18] . Но в тот вечер А-ба отказался от еды и заперся в каюте. Всю ночь я слышала, как он что-то крушит.
Два дня отец не высовывал носа и не разговаривал со мной.
18
Игра подразумевает угадывание остатка монет после их раскладки определенным образом.
Я оставляла еду под дверью. Иногда он забирал ее, в других случаях птицы добирались первыми.
Затем к нам явились двое мужчин и выбили дверь. Отец умолял их и что-то обещал, хотя я не понимала, что происходит.
Я нашла его лежащим на полу с опухшим лицом, из носа текла кровь. Один палец болтался, как сломанная ветка.
— Тай-тай, попроси у соседей рыбий желчный пузырь, — пробормотал он. Средство от боли.
— Что ты натворил? — спросила я.
Я сунула тряпку в воду и вытерла окровавленную губу отца. Что-то в его обиженном и злом лице навело на мысль о попавшемся в ловушку животном, которое готово с потрохами сожрать своего спасителя.
— Ты играл в азартные игры, — догадалась я.
Он крепко зажмурился.
— Сколько ты проиграл? Сколько остался должен?
Слеза пробежала из-под сомкнутых век.
— Ну-ка говори! — потребовала я и заставила отца повторить ответ четче.
— Лодка. Я проиграл ее. Это все, что у меня есть…
Затем он исчез, и я не видела его еще три дня. Те мужчины вернулись, но, обнаружив, что отца нет, удалились, не сказав ни слова. Он вернулся перед рассветом, взялся за снасти и проплыл мимо мыса, прежде чем поднять паруса. Мы двигались вверх по течению, в дельту, а не в сторону привычного места для рыбалки. Мы пускаемся в бега? Но где нам жить? Где рыбачить?
— Они нас найдут, — с уверенностью сказала я.
Отец велел мне натянуть лучший наряд, который я надевала на Новый год и который сейчас стал маловат, сунул мне в руки мешок и сказал держать при себе.
Утром он подплыл к лодке, стоящей на якоре в притоке реки. Это было не рыболовное судно, скорее оно напоминало джонку с квадратными парусами, на каких перевозили по рекам скотину. Из-под навеса появилась женщина и помахала рукой.
Дальше я плохо помню. Какие-то люди бегали за мной по палубе, загоняя, как свинью. Я замахивалась на них мешком, они в ответ только смеялись. Чьи-то сильные руки подняли меня. Женщина раздвинула мне челюсти и с явным удовольствием оценила зубы, продемонстрировав собственные, желтые и щербатые.
Отец стоял спиной к нам и пересчитывал серебро в кошельке.
Женщина вырвала мешок у меня из рук и покопалась внутри. Потом вынула мамины тапочки.
— Это мое! — Я бросилась к ней, но женщина подняла тапочки так, что я не могла их достать, и приказала:
— Внутрь!
Кто-то толкнул меня. Я рухнула во мрак под навес, а там сидели по меньшей мере пятеро девочек, сгорбившись и обхватив колени, наблюдая за мной равнодушными глазами.
— Верните тапочки! — взмолилась я.
Темная фигура поставила ногу мне на грудь и втиснула меня между двумя девочками. Тапочки упали мне на колени.
Я звала отца. Он наклонился и встретился со мной взглядом. Я не расслышала, что он сказал, но прочла по губам: «Тай-тай».
Мог бы назвать меня настоящим именем, прежде чем отвернуться от меня навек.
Я мельком увидела, как он стоит на палубе, прижимая к груди кошелек, а на лице у него застыла хмурая грусть.
Ну что, старуха, хватит тебе? Это ведь еще не все.