Девушка из хорошей семьи
Шрифт:
«Почему он по телефону назвался Тамурой? Это я виновата. Я ведь сказала ему, как зовут мою подругу. Сценарий спектакля с выдуманными именами написал Саваи, но обмануть маму – это уж слишком. А что за женщина, которая по просьбе Саваи представилась Тамурой, позвала меня к телефону и сказала: „Госпожа Касуми? Передаю трубку“? Может, та самая, которую вчера подцепил Саваи? Как противно. Какая грязь! Да еще его наглые, бессовестные оправдания…»
Тут Касуми задумалась: а что больше всего задело ее в телефонном разговоре? Пожалуй, фраза: «Только круглый дурак рискнет задеть неприступную Касуми-тян». Это был последний
Касуми подошла к трельяжу, внимательно всмотрелась в свое лицо. Лицо было красивое, но неприступный вид, как она и сама понимала, лишал его привлекательности.
«Это надменное лицо! Холодное, упрямое, отталкивающее мужчин лицо. Взглянув на него, мужчина просто отвернется».
Самоуничижение было не свойственно красавице Касуми, но сейчас ей казалось, будто она впервые поняла, что значит «лишена привлекательности». Захлопнув створки трельяжа, она закрыла лицо руками и расплакалась.
В подобных случаях всегда вспоминают о друге.
Касуми тщательно стерла следы слез и отправилась к матери:
– Мама, можно мне пойти с Тиэко на каток?
– Конечно. Только смотри не ушибись.
На этот раз Касуми оставила дверь в комнату с телефонным аппаратом открытой и набрала номер Тиэко.
– Что-о? Я вечером читала детектив и всю ночь не спала, вот только проснулась.
– На каток не пойдешь?
– Можно пойти. Но после трех.
– Хочу там много чего у тебя спросить.
– Я тоже.
Идеальное проявление дружбы – один человек обращается с просьбой, чтобы его выслушали, другой отвечает тем же. Похоже на некое наитие: и Касуми, и Тиэко иногда даже на расстоянии как будто понимали, о чем сейчас думает подруга.
Касуми заболела и не пришла в университет, и Тиэко отсутствует по той же причине – ведь как-то они поняли это друг о друге. Тиэко звонит ей и простуженным голосом спрашивает подошедшую к телефону служанку: «Касуми-тян, наверное, заболела и не пойдет на учебу?» Изумленная служанка докладывает Касуми: «Да она прямо ясновидящая!»
Однако Касуми это совсем не удивляло. Дело не в сезонной эпидемии; ей казалось вполне естественным, что здесь лежит с простудой в постели она, а там, с такой же простудой, – Тиэко. Будто на маленьком наброске: по одной стороне картины катится красное яблоко и по противоположной стороне катится красное яблоко.
10
Когда Касуми и Тиэко уверенно, цокая по полу лезвиями фигурных коньков, вошли на каток, там как раз делали уборку. По льду весело и деловито скользили похожие на хоккеистов рабочие в красных шапочках и красных свитерах, опираясь на длинные щетки для чистки.
Двигались они куда лучше клиентов, пришедших покататься на коньках. (Впрочем, так и должно быть, ведь уборкой занимались тренеры.) Они наслаждались этим в то короткое время, когда на катке не было толп и становилось просторнее и свободнее.
– Если уж уборка напоминает полет ласточки… – начала Тиэко, покачиваясь в плотной толпе. – Мне бы понравилась такая работа.
– Да, это не тряпкой в коридоре возить.
– Ах, какая гордая! Можно подумать, ты этим занималась.
Подруги выжидали удобный момент для важного разговора. Но разве поговоришь в такой толчее? До их слуха долетали сплетни о женщинах – это между собой болтали, набив жвачкой рот,
– Немного покатаемся и тогда поговорим.
– Давай.
Уборка закончилась, зазвучал «Вальс конькобежцев» [14] . Люди, на время сбросив сковавшие их узы повседневности, группами кружили по катку. Затем команда полировщиков принялась тщательно, без остановки драить ограждения. Касуми и Тиэко скользили по льду, взявшись за руки. Когда они ловко держали равновесие, их пальцы в перчатках соединялись в мягком пожатии. Если же равновесие грозило нарушиться, пальцы сразу до дрожи напрягались, становились прямо-таки железными – в основном у Тиэко.
14
«Вальс конькобежцев» («Les Patineurs», 1882) – произведение французского композитора и дирижера Шарля Эмиля Вальдтейфеля (1837–1915), написавшего немало известных вальсов.
Девушки катались и не слишком плохо, и не слишком умело. Порой они с завистью смотрели на согнутые спины пересекавших их путь опытных конькобежцев, и все-таки им, чтобы сделать круг, требовалось лишь пятнадцать секунд. После нескольких таких кругов Тиэко первая плюхнулась на желтую скамейку за ограждением. Ноги гудели, и так приятно было спокойно посидеть.
Вспотевшее после катания лицо покалывал холодный ветер, налетавший со льда.
– Сначала я скажу, – начала Тиэко. – Я тебе соврала. У тебя дома, на танцах, Маки назначил мне свидание. Я ему сразу сказала, что у меня семейные сложности, я должна возвращаться к ужину. А он говорит, я младший служащий с маленькой зарплатой, после работы времени встречаться нет, давай встретимся в обеденный перерыв. Так что свидание у нас было сегодня днем, на танцы ходили.
– Надо же, – удивилась Касуми, забыв о собственных проблемах. – Ты так по-тихому, ловко… И этот вечно рассеянный, сонный Маки… Прямо не верится.
– В обеденный перерыв он был не таким уж сонным. А еще он высокий. Когда мы танцуем, я ему до подбородка.
– Ну и ну! – изумилась Касуми и со скрежетом прочертила лезвиями коньков по льду.
– Прекрати, не делай так! – закричала Тиэко, затыкая уши от этого звука, почти заглушившего вальс. – Ты странная какая-то. Вроде строгая, а безобразничаешь. Это все потому, что ты несчастна. Очень несчастна. Посмотрела на твое лицо и сразу все поняла.
Ее почти истеричная реплика была криком дружбы, которую трудно облечь в слова. Услышав это, Касуми почувствовала, что щекам стало еще холоднее от поднимавшегося со льда ветра. Конькобежцы сменили направление: теперь они объезжали подруг слева, и Касуми представляла, как мимо проносятся ноги Саваи.
«Я несчастна. Почему? Да просто очень несчастна».
Касуми показалось, что у нее жар, и она, не снимая перчатку, приложила руку ко лбу. Прямо перед ней вдруг упал на лед подросток в черном свитере и черных штанах. С бешено заколотившимся сердцем она не сводила взгляда со спины, обтянутой черным свитером. Сердце разом ухнуло вниз.