Девушка по имени Судьба

Гланк Гуиллермо

— Простите, сеньора, — молвила смущенная Милагрос.

— Нет, это вы меня простите, — сказал Катриэль. — Я пошутил, но, наверное, не совсем удачно.

— Вы преподнесли мне хороший урок, — вынуждена была признать Милагрос, когда они с Катриэлем пошли осматривать поместье. — Не следует судить о людях так поспешно.

— Можно мне вас завтра проводить, чтобы вы опять где-нибудь не увязли в болоте? — спросил он.

— Нет, не стоит. Спасибо за то, что вы для нас уже сделали.

— Может

быть, мы еще когда-нибудь встретимся? — рискнул он высказать робкую надежду, но Милагрос ответила довольно жестко:

— Вряд ли. У нас разные миры.

Утром цирк уехал, и Асунсьон увидела, каким грустным взглядом провожал его Катриэль.

Глава 2

В доме Оласаблей случилось несчастье. Однажды утром дона Мануэля нашли без сознания, а когда врач привел его в чувство, то выяснилось, что у старика помутился рассудок. Дон Мануэль все время звал свою жену Энкарнасьон, и Мария, щадя его, говорила, что мать пошла в церковь или еще куда-нибудь.

Потом он напугал Лусию, назвав ее Викторией. У Марии же спросил, действительно ли она так сильно любит сержанта, что собирается за него замуж.

— Нет, папа. Это все уже осталось в прошлом, — ответила Мария.

— Значит, ты меня поняла? — обрадовался Мануэль. — Поняла, что с Гонсало. тебе будет лучше?

— Да, папа, да, — едва сдерживая слезы, подтвердила она.

На какое-то время Мануэль успокоился, даже начали проглядываться признаки здравого ума. Во всяком случае, он стал сознавать, где находится и кто рядом с ним. Но это продолжалось недолго.

Однажды, когда Лусия принесла ему лекарство, он вновь принял ее, темноволосую и худенькую, за Викторию и стал молить о прощении:

— Я очень виноват перед тобой. Не смог тебя защитить… Выгнал из дома с ребеночком… Прости меня… Не уходи!..

— Вы сошли с ума, дедушка! Я — не Виктория! — закричала Лусия, но он крепко ухватил ее за руку.

— Не уходи, прошу! Я — твой отец, я люблю тебя! Не оставляй меня!

— Дедушка, я — ваша внучка. А Виктория давно исчезла! — плакала Лусия. — Может, она даже умерла.

— Как? Виктория умерла? — упавшим голосом спросил Мануэль и отпустил руку Лусии. — Моя девочка умерла… Я погубил ее…

Лусия побежала искать утешения у Гонсало.

А спустя какое-то время Мария вошла в комнату отца и, не найдя его там, бросилась искать по всему дому.

Дверь в бывшую комнату Виктории была распахнута настежь, и, заглянув туда, Мария похолодела от ужаса: отец повесился!..

Когда все слезы были выплаканы и Мария уже смогла воспринимать то, что говорили домашние, Гонсало предложил ей скрыть ото всех, каким образом умер Мануэль.

— Надо сохранить добрую память

о доне Мануэле, — пояснил он. — Пусть все думают, что у него просто отказало сердце.

Мария не стала перечить мужу и лишь вымолвила с болью:

— Еще одна ложь! Всегда — только ложь!

С дочерью Гонсало был более откровенным, пояснив ей, что слухи о самоубийстве дона Оласабля могут лечь пятном на всю семью и повредить политической карьере самого Гонсало. Лусия с пониманием отнеслась к предложению отца, пообещав хранить семейную тайну.

Мария же словно окаменела, сидя у гроба отца: не плакала, не отвечала на соболезнования многочисленных горожан, пришедших проститься с доном Мануэлем. Гонсало стоило большого труда уговорить жену снять черное траурное платье, поскольку губернатор своим указом запретил гражданам носить траур.

Накануне похорон, однако, в доме появилась Асунсьон, вызванная Марией, и она тоже была в трауре. На замечание Гонсало ответила, что не слышала о губернаторском указе, живя в глуши. Но пообещала, что во время похорон будет одета соответствующим образом.

Затем Асунсьон прошла к Марии. Та, увидев тетю, поднялась ей навстречу. Они молча обнялись и долго стояли так, припав друг к другу.

Лусия смотрела на гостью враждебно, помня о том, что дед при жизни не хотел видеть сестру у себя в доме.

— Как она посмела сюда явиться?! Папа, выгони ее!

— Я не могу этого сделать: ее пригласила мама, — пояснил дочери Гонсало.

Лусия недовольно поджала губы.

Всю ночь Асунсьон и Мария не сомкнули глаз, вспоминая тех, кого потеряли, и, говоря о том, насколько ничтожными выглядят все распри перед лицом смерти.

Утром Гонсало с тревогой спросил жену, не рассказала ли она Асунсьон в порыве откровения, как умер дон Мануэль.

— Нет, не волнуйся, — успокоила его Мария. — Асунсьон ничего не знает.

В дальнейшем у Гонсало действительно не возникало поводов для беспокойства: Мария и Асунсьон были одеты, как того требовал губернатор, отпевание прошло гладко — святой отец не заподозрил в покойном самоубийцу, а Господь почему-то не счел нужным подсказать это своему служителю. Возможно, простил несчастного Мануэля и принял в свое лоно.

Однако во время похорон случилось то, чего не мог предвидеть никто. Неподалеку от места погребения остановился экипаж, и оттуда вышли две стройные женщины в черных платьях и густых вуалях. Лиц их не было видно, и все присутствующие замерли: кто же это отважился так дерзко нарушить волю губернатора?

Женщины тем временем прошли сквозь толпу, и одна из них, бросив горсть земли на крышку гроба, сказала:

— Это я, отец, ваша дочь Виктория. Пришла проститься с вами… А это — ваша внучка Камила.