Девы ночи
Шрифт:
– Понимаешь, меня все дурят. Они говорят: Шиньон, идем на шампанское! А закон каков? Кто приглашает, тот и платит, так? А когда бутылка пустая, начинается: кто платит? Ну, это нормально? Нормально?
– Нет, – соглашаюсь я, и, чтобы Шиньон расслабился, рассчитываюсь за бутылку сразу.
– Вот это я понимаю. Это нормально. Как дела?
– Никак.
– И у меня. Товар не идет. Бляха, подзалетел я с «феррари». Взял по двадцать. По сорок пять продавали на «скупке». Я думал – сдам оптом по сорок. А тут они начали падать. Тридцать пять! Я жду. У меня нюх. Я жду, пока они поднимутся. Тридцать! Я в панике. Но у меня нюх. Я жду. Двадцать пять! Я в трансе. Я пью валидол.
– Так себе.
– Пролетел я на полтысячи. А ты знаешь, что для меня полтысячи рубасов? Я же больной. Мне на лекарства нужно. А тут – полтысячи!
– Да перестань – что для тебя полтысячи? Ты без тысячи в кармане из дому не выходишь, – подначил я его.
Шиньон мигом загорелся, как жмут сена, и, чтобы погасить пожар, я заказал еще одну бутылку. А выпить на шару Шиньон не отказался бы даже при смерти. Когда он уже немного захмелел, я положил на стол сотню и сказал:
– Это маленькая компенсация за твои страдания, но я хочу услышать историю о краденых джинсах.
– Какие джинсы? Я ничего не крал!
– Не ты, а Франь. Те джинсы, которые будто бы сперли цыгане у поляка. Триста пар.
– Я ничего не знаю.
Я сгреб стольник в кулак.
– Погоди… В принципе, я слышал кое-что…
Я расправил купюру на столе.
– Это только между нами, – его рука накрыла стольник и медленно потащила на свой край стола. – Если ты еще кому-нибудь расскажешь, я скажу, что ты все выдумал.
– Хорошо. Я просто хочу знать для себя.
– Значит так. В этом деле замешаны поляки и трое ментов.
– Мыкола, Эдик и лейтенант.
– Я этого не говорил. Я не знаю никаких имен. И не хочу знать. Лишняя информация у меня стирается. Итак. Поляки под прикрытием ментов привезли во Львов триста пар джинсов. Один мент накануне обратился к Франю, чтобы тот помог сплавить джинсы. Но с условием, что нужно сбросить сразу всю партию, а не цыкать по нескольку штук. Франь сказал, что такими суммами не оперирует, и свел мента с тобой, чтобы ты поклеил под это дело цыган. Один поляк вместе с легавым поехал на встречу с цыганами. Но… тут в этот процесс вмешивается Франь, который вообще как бы к этому отношения не имеет. Он посылает кого-то к цыганам и переносит встречу. Кажется, на более позднее время. А потом его люди, переодетые в цыган…
– В свитерах «феррари».
– Во! В свитерах «феррари»! Чтоб они горели синим пламенем! Его люди нападают на легавого и поляка, лупят их так, что легавый попадает в больницу, а поляк просто идет на дно и залегает, как бычок. И джинсы исчезают. Менты в трансе. Им известно только то, что джинсы сперли цыгане. Подозрение падает на тебя. Но когда тебя берут в оборот, то они видят, что что-то тут не клеится. Однако нет ни единой ниточки, и, чтобы время зря не терять, натравливают тебя же на эти джинсы. Ну, и ты их находишь, или, наоборот, по версии Франя, подбрасываешь ему на хавиру [68] . Им ясно, что цыган подставили, и они и вас отпускают. А Франь, в свою очередь, вешает им лапшу,
68
Притон; тайник (галич.).
Я попрощался с Шиньоном, не подозревая, что все болезни, которыми он страдал, были не выдуманными, а настоящими, и что через несколько лет он таки умрет, тихо и незаметно, оставляя в безутешном горе своих кредиторов.
Прошло месяца два. И довелось мне попасть на свадьбу к одной подруге. Отмечала она ее в ресторане «Львов». В разгар веселья я заметил компанию, которая расселась за столиком в тихом уголке. Это были мои знакомые – Мыкола, лейтенант, Эдик, Франь, Шиньон, Додик и еще несколько дамочек, среди которых я узнал и Веру Додика, и ту, которую мы похищали. Они пили шампанское и шумно галдели, время от времени откидываясь на спинки кресел и весело хохоча.
– Быстро же вы договорились, – сказал я, подходя к их столику.
– Не по-о-нял! – сожмурил рыжий глаз Шиньон.
– А тут и понимать нечего. Как здоровьице, Мыколка?
– Кто это такой? – спросил курдупель у Мыколы. – Ты его знаешь?
Мыкола пожал плечами.
– Впервые вижу.
– Разве мало тут чудиков? – засмеялся Эдик.
– Ты давай, друг, хиляй отсюда, – посоветовал Франь. – Выпил?.. Ну, и хиляй!
– Да вы и впрямь артисты! – воскликнул я. – Вам нужно непременно в театр. Там вас давно ждут!
– Сейчас я с ним поговорю! – грозно произнес Додик и встал было из-за стола, но Вера схватила его за рукав:
– Не вмешивайся! Видишь – пьяный!
– Нужно вызвать милицию, – возмутился Шиньон. – Что за черт – не дадут культурно отдохнуть! Официант! Официант!
Я развернулся и поплелся к своему столу.
Удивительный мир, в котором я еще недавно пребывал, для меня закрылся.
Львов, 1978 г.
Книга вторая
І
Прошло два года. Ни малейшего просвета я и дальше не видел перед собой. Писал в стол, работал художником на изоляторном заводе и ждал каких-то блаженных времен, которые должны были прийти мне на выручку. Но они, однако, не приходили. Леонид Ильич, казалось, будет жить вечно, а с ним и вся его гнилая банда.
На заводе я малевал лозунги, призывы, агитки, и не было всему этому ни конца ни края.
В конце апреля мне приходилось работать каждый день, малюя первомайские транспаранты и другие глупости. Как-то в мою мастерскую вошел рассерженный начальник цеха, в котором я числился маляром, и спросил:
– Где табличка для моего кабинета?
Голос его звучал грозно и не предвещал ничего хорошего. Дурацкие таблички, которые он себе заказал, я все время откладывал на потом; одно лишь упоминание о них портило мне настроение – начальник хотел, чтобы я фигурно вырезал их из латуни и наклеил на деревянную дощечку.
– Я еще не сделал, я должен рисовать транспаранты, – соврал я.
– Что значит «не сделал»? Сегодня у нас иностранная делегация! Что они увидят на моих дверях?
Таким я его еще не видел. Он весь раскраснелся и аж кипел от ярости. Возможно, даже сто грамм для храбрости врезал. По крайней мере, я не ожидал от него трезвого следующей тирады: