Девять хат окнами на Глазомойку
Шрифт:
О площадях в совхозе секретарь райкома знал понаслышке. Нежному пришлось сказать, что в этом году там снова потеснили травы и кормовые культуры, а зерном заняли около семи десятых всей земли. Это означало, что даже при урожае ниже планового совхоз сдачу зерна перевыполнит.
Насчет комбикормов секретарь не отозвался. Было. Было.
— Слушай, — сказал Фадеичев как-то очень раздумчиво. — Ведь это плохо, когда шесть, а то и семь полей из десяти под зерном? Я имею в виду севообороты, здоровье земли, заражение шведской мухой, ржавчиной.
— Плохо, — Олег Иванович ответил не задумываясь. — Очень плохо, Павел Николаевич. Помните,
— Плохо, а зерно в закрома сыплется. И даже больше, чем задумано. Как совместить?..
— Сегодня сыплется, завтра еще будет сыпаться, а вот послезавтра… — И главный агроном начертил на листе бумаги перед собой большой черный ноль.
— Пугаешь? — Фадеичев сидел перед ним, выставив крутой лоб. Темные глаза изучающе поблескивали из глубоких глазниц. Испытывал и удивлялся, как это робкий его собеседник отважился на такой разговор.
— Нет, не пугаю. Итоги неумелого землепользования могут привести к беде. В Долинском совхозе идет очень быстрое истощение земли, распылен верхний слой. Почти необратимый процесс. Все меньше гумуса, главных элементов пищи. Все хуже отдача от внесения минералки, резче проявления засухи.
— А мне вот говорили, что на одной очень известной опытной станции за рубежом ставили такой опыт: сто тридцать лет сеяли овес по овсу. И родил! Может быть, в век минеральных удобрений и химической защиты наш классический плодосмен уже устарел? Не нужен, когда можно математически подсчитать, сколько взяли, сколько внесли. Кстати, мы совсем недавно все грешили этим, помнишь?
— Помню. Это ошибочный взгляд, Павел Николаевич. Подобные эксперименты на слабых, да еще эрозированных, почвах опасны. Земля — живой организм, она не может эксплуатироваться на износ. Если допустить бессистемность, почва лишается структуры, пищи, микроорганизмов, минеральные туки не могут ее улучшить. Они, конечно, дадут растению почти все необходимое для развития, помогут урожаю, но они как допинг, как сердечное лекарство при слабом сердце. Стоит один раз пропустить инъекцию — и все. Не будет урожая, потому что не земля, а пыль да хрящ, мизерный запас пищи.
Фадеичев постукивал пальцами по столу. И вдруг спросил:
— Выходит, что Поликарпов полностью прав в своем давнем споре с директором? Выходит, что директор — невежда, карьерист? Да и мы с тобой… А больше всех я?..
И тут Олег Иванович замялся. Сказать, что он думает именно так? Об этом разговоре непременно узнает Похвистнев, а он не из тех, кто прощает обидчиков. Вдруг все это не вызовет перемен и Похвистнев останется? И еще: Фадеичев спросит, почему он, главный агроном района, а до этого агроном Долинского совхоза, не говорил о наступающей беде три, восемь, десять лет назад, когда положение в Долинском было значительно лучше? Почему, наконец, молчал до этого вечера, пока Фадеичев, сам все более неспокойный, не вынудил сказать о земле? Почему обошел райком, когда решился сказать? Не верил?.. Ведь именно агроном Нежный по служебной своей обязанности как раз и должен следить за правильным и хозяйским использованием земель! Отгородился письмом Сомову?
— Что молчишь? — Фадеичев исподлобья, очень пристально смотрел на побледневшее лицо агронома.
— Поликарпов и прав и не прав, — дипломатично сказал Олег Иванович.
— А если без этого? — Фадеичев покрутил в воздухе пальцами.
— В главном он, конечно, не ошибается. Но Поликарпов слишком нетерпелив,
Нежный высказался и почувствовал, как вспотел. Эквилибристика. И все-таки ему удалось соскользнуть с острия, не порезавшись.
— Только в этом его ошибка?
— Я так думаю, Павел Николаевич. Есть единственная, наукой и опытом проверенная система улучшения эрозированной, всюду распаханной земли — постепенно пропустить все поля через клевера и через навозное удобрение, восстановить прочность и плодородие пашни. На угрожаемых склонах — только травы. Но в процессе ремонта земли непременно уменьшится площадь под зерном. Совхоз будет некоторое время собирать зерна меньше, чем собирает сейчас. А это в наших условиях, как я понимаю…
— Ты правильно понимаешь, — коротко проговорил Фадеичев, вспомнив напряженный план продажи хлеба. — Никто нам не позволит.
— Правда, — тут же поправился Нежный, — такое положение будет всего два-три года. Потом, когда пшеницу начнем сеять по травяному пласту и по обороту пласта, мы сможем рассчитывать на сорок — пятьдесят центнеров с гектара, благо у нас уже сегодня есть отличные сорта. Все опытные данные говорят именно о таком урожае по травам. Вспомните наш госсортоучасток. Но вот эти переходные годы… Главная трудность. Говорим, говорим о правильных севооборотах, а их все нет и нет. Записано во всех решениях, самых ответственных…
Склонив голову, Фадеичев задумался. Проклятые ножницы! Он долго, слишком долго старался не замечать их, но, как выясняется, стоял рядом с Похвистневым на неверном пути. Хватит! Игра в слова. Забота о земле не может помешать выполнению планов. Нужно лишь найти способ сочетать эти работы. И можно обеспечить хороший уровень производства. Как в Калининском совхозе. Вот добрый пример! Без барабанного боя и без красивых слов. По-крестьянски: честно и умело. Аверкиев думает на много лет вперед. Похвистнев — только о сегодняшнем плане. Существенная разница!
И еще он подумал, что в некоторых хозяйствах района состояние полей уже сейчас чем-то напоминает злополучный Долинский совхоз. Секретарь знал свой район, область, помнил многие поля, речные поймы, увалы, степную часть. Картины мелькали сейчас перед его глазами, и он видел то черные как смоль плодородные земли возле старых лесных засек, то сыпучие и серые, то взрезанные оврагами, как в междуречье Упы и Мечи, где на свежеразмытых бортах проглядывались пласты пород в том виде, как откладывались они веками, тысячелетиями, эрами. Он вспоминал, какие реки проходят в черте района, где они пересыхают и где еще полноводны, так что люди могут брать воду для поливов, помнил тень лесополос, негустую, в, общем-то, тень, хотел бы выхватить из памяти хоть одно яркое поле клеверов и нахмурился, не вспомнив ни одного такого поля. Разве вот только опять в Калининском, у Аверкиева? Там ухитрились сохранить травы в каждом севообороте. И семена ежегодно имеют свои. А поскольку совхоз аккуратно справлялся с заданием по зерну, Фадеичев все с большим интересом вспоминал об Аверкиеве, веселом человеке, всегдашнем оптимисте. В сущности, он единственный директор, который в случае надобности поможет району зерном, не выговаривая себе-никаких поблажек и не обрекая землю на поругание. Не густо таких людей у него…