Девять кругов любви

Ларсин Рам

– Мне не нужна ничья милость.

– Понимаю, игра в благородство, из которой каждый хочет выйти побежденным… Но наши ставки не равны: я хочу быть уверен, что мной не руководят личные мотивы, а вы просто боитесь уронить свое достоинство, hевель hавалим, как писал Экклезиаст, суета сует. – Бар Селла добавил пренебрежительно: – В конце концов, что такое еще один компромисс с самим собой для человека неверующего.

Тут же пожалев о своей несдержанности, он посоветовал твердо:

– Идите!

И Андрей пошел. А что ему оставалось делать? На пороге,

не оглянувшись, сказал:

– Что ж, – ему не было ясно, почему он произнес следующую фразу, в порыве благодарности или чтобы взять реванш за унижение. – Это настоящий христианский поступок!

Сзади, как бы издалека, донесся к нему тихий голос:

– Лучшее, что есть в христианстве, родилось здесь и среди нас…

Глава четвертая

Первые дни и ночи – заговоренная, закруженная, заполненная Андреем – она не сомневалась, что ими овладел какой-то приступ безумия. Тоскуя по утерянной гордости и чистоте, Юдит вдруг замыкалась в себе, молчала, иногда плакала. Руки ее отталкивали Андрея, но потом вновь притягивали его, и ей было стыдно, что она не стыдится этого.

Родителям, которые мечтали о ее замужестве с Натаном Бар Селлой, Юдит не смела смотреть в глаза. Отчаявшись убедить дочь в чем– либо, они стали вести тайные, настойчивые беседы с Андреем, словно торгуясь, что страшно оскорбляло ее. Она догадывалась, какой от него требуют выкуп, однако как это больно, поняла лишь вчера, оставшись одна в приемной больницы, когда ее внезапно пронзило острое страдание – его боль. Юдит стала стучать в массивную дверь, чтобы ворваться и крикнуть: остановитесь, все это предрассудки, дикость! – но никто не откликнулся оттуда, где лежало его, отданное под нож ради нее и – теперь она знала – любимое тело…

Назавтра Юдит уже не могла сосредоточиться на треволнениях прошедшего дня, потому что их затмило это новое счастливое знание. Что-то изменилось вокруг и в ней самой. Раньше, чувствуя себя преступницей, она чуть свет выскальзывала из постели, но сейчас ее удержала странная убежденность в своем праве остаться и ждать пробуждения Андрея. Если это любовь, то в ней нет ничего некошерного, – улыбнулась Юдит самой себе.

Впервые она открыто и пристально рассматривала Андрея, находя то, что не замечала до сих пор – быструю, как бы электрическую искру в его светлых, с металлическим оттенком волосах, бледную прозрачность век, казалось, освещенных снизу блеском глубоких серых глаз, гладкий, но сильный подбородок, который он старательно выпячивал в соответствии с фамильными стандартами…

Тут раздался звонок. Андрей спросонья стал слепо искать на тумбочке телефонную трубку, поднял и опять опустил. Просыпаться не хотелось, чтобы не думать о вчерашнем. Чувствуя тепло от лежащей рядом Юдит, он сквозь полусомкнутые ресницы уныло разглядывал комнату, широкую и полупустую, которую он по-своему пытался оживить, украсив елкой, как он считал – русской, с запахом новогоднего торжества, и странным рисунком на стене, найденным в старой книжной лавке: яростный

вихрь кружил листья, в которых угадывались сплетенные тела людей.

Данте, сказал продавец, Ад.

Снова зазвонил телефон.

– Алло! – кричал знакомый, взбудораженный, как всегда, голос. – Почему не отвечаешь? Я только что из Питера. В гости зовешь?

– Приходи, конечно.

– Ладно, скоро буду. У нас суета, Клара собирается рожать. Ты, конечно, о браке не думаешь из страха умножить еврейское поголовье? Ну, скоро увидимся…

– Сенька, – положил трубку Андрей, и вдруг спросил мрачно. – А что, теперь, после этого… я – еврей?

Юдит погладила его исхудавшие щеки:

– Нет, тебя никак не примешь за еврея, ты чистокровный русский, чьи предки поверили в сына еврейского Бога, которого родила еврейка Мириям.

Андрей даже не улыбнулся.

– Неудобно вышло. Я никому ничего не сказал – ни ребятам, ни Сеньке. Он, конечно, догадается, начнет острить. Черт, мне как-то нехорошо стало, – и попросил по-детски: – Положи руку здесь, где болит.

Юдит отпрянула от него так поспешно, что Андрей оскорбился:

– Брезгуешь? Ты по-прежнему различаешь во мне чистое и нечистое? А как же я? Почему мне не стыдно гладить и целовать всю тебя – и губы, и грудь, и…

Не сдержавшись, он зло выкрикнул русское слово. Грубое, не оставлявшее сомнения в своей сути, оно пощечиной ударило Юдит в лицо и вышвырнуло за порог…

А на улице дул свежий ветерок с вершины горы Ор, гранаты готовы были взорваться рубиновыми зернами и черные дрозды давали своим птенцам уроки бельканто.

– Чудно как! – вздохнула Юдит, забывая все неприятное.

Девушка, стоящая поодаль, думала иначе:

– Смотря для кого. У меня, например, кот пропал, персидский. Не видела?

– Нет.

– Куда же он девался?

Высокая, крепкого сложения, она хмурила густые брови, резко отделявшие лоб от белого крупного лица:

– Моя мать разорится. Ее единственный доход – продажа породистых котят, а этот – производитель с родословной, как у короля.

– Лили, Лили! – донесся к ним страдающий голос из соседнего окна. – Нашла?

Тут между кустами шиповника обнаружилось любопытное существо, словно прячущееся в большом клубке собственной серебристой шерсти. Оно быстрыми зигзагами двигалось вперед, звало кого-то нетерпеливым мяуканьем и радостно обнюхивало каждую травинку, пьянея от восхитительного аромата кошачьей мочи.

– Олоферн, ваше блохастое величество, сюда! – сладко и гадливо сказала Лили.

Осторожно ступая, она протянула руку к коту, но Олоферн успел сигануть в сторону. Его плоская, с вдавленным внутрь носом морда выражала бесконечное высокомерие.

– Видишь, мы для него мелкая сошка, асафсуф!

– А не пойдет ли он ко мне? Меня ведь зовут Юдит.

Действительно, тот покорно дал ей поднять себя с земли, очевидно, чтобы досадить хозяйке.

– Можешь свернуть ему шею, – серьезно посоветовала Лили. – Матери скажем, что ты сделала это по старой привычке, – и засмеялась.