Девять кругов любви

Ларсин Рам

Перепады ее настроения были быстры и непредсказуемы.

– Идем, покажу тебе редкое зрелище, – Лили открыла калитку. – Я здесь не живу, снимаю квартиру в Иерусалиме. Да и отец, тоже кот отменный, сбежал отсюда к одной из своих подруг. Он и ко мне пробовал приставать, но получил вот так…

Лили ударила по мягким лапам Олоферна, который свирепо зашипел.

Тропинка вела их вокруг приземистого дома к палисаднику, закрытому со всех сторон решеткой, подобно вольеру для зверей. Им навстречу кинулась толстая

женщина с обесцвеченными перекисью волосами:

– Ах, ты мой красавец!

– Мама, это Юдит, поблагодари ее, ко мне он не хотел идти!

– Спасибо, спасибо! – та облобызала и дочь, и ее новую знакомую, и своего любимца. – Боже, да он весь загаженный, заболеет ненароком, нет, я не выдержу, – похоже, она намеревалась упасть в обморок, но передумала. – Немедленно под душ!

– Роза, разве их можно купать? – запротестовал кто-то, и Юдит заметила пару старушек, сидящих в плетенных креслах.

– Обязательно! – сурово заявила мать Лили.

Открыв кран, она намылила Олоферна шампунем, а тот истошно вопил, жалкий и безобразный. Потом, высушенный феном, обмотанный махровым полотенцем и напоенный теплым молочком, он бессильно лег на мягкий коврик и погрузился в сон о прекрасной Персии, где все коты грязны и счастливы.

– Ну, девочки, – Роза повернулась к старушенциям с таким видом, словно их ожидала та же процедура. – Теперь за дело.

На столе появилась большая железная клетка, где ползали, лазали друг на друга, кусались разношерстные котята. Лили вынула оттуда кошечку, коричневую, с острыми голубыми глазками, казалось, пронзавшими насквозь ее изящную головку.

– Тысяча шекелей! – провозгласила мать.

– Что, почему, – заверещали покупательницы. – Ты с ума сошла!

– Нет, это Джан-Кхи, Луч зари, внучка и дочь золотых медалистов, вот свидетельство, – Роза развернула пергамент с золотой печатью.

– Восемьсот, – выдавила из себя та, что была в черном платке, другая ошеломленно вздыхала.

– Меньше никак нельзя, Джан-Кхи будет тебе, одинокой, вместо дочери, она даже говорит «има», мама, – Лили погладила кошечку и та, открыв ротик с зубами, которые могли легко перегрызть палец, мучительно выдавила из себя: «им-ма».

– Боже мой, – заплакала женщина в черном, – я возьму ее.

– Значит, так, – повысила торжествующий голос хозяйка, – кормить самыми лучшими гранулами, купать шампунем, давать слушать Моцарта утром и вечером – это последнее открытие ученых.

– Что ты, – возразил слабый голос, – я не знаю такого, да у меня и радио испорчено.

– Ну, – насупилась мать Лили, – купи, иначе пусть остается у меня, хоть и себе в убыток.

– Уступи Роза, одна ведь я теперь.

– Не могу.

– Жестокая ты, – старушка рылась в сумочке.

– А для тебя, – сказала хозяйка второй, – у меня есть чудный сибирский котик, – но та только сокрушенно качала головой…

Очень

довольная, Лили вывела свою гостью наружу.

– Теперь тебе нетрудно понять, почему я стала актрисой.

– Ты?

– Да.

– Но в этом представлении для тебя не нашлось роли, – улыбнулась Юдит.

– Ты уверена?

Лилины губы внезапно сморщились и жалобно произнесли:

– Им-ма!

– О, господи!

– Мать специально вызвала меня. Слушай, хочешь увидеть спектакль получше? У меня через час генеральная репетиция.

Юдит колебалась. Новая знакомая привлекала и отталкивала ее.

– Будет очень интересно, даже больше, чем на премьере – всевозможные накладки, недоразумения. Соглашайся! Я отвезу тебя туда и обратно.

– Не знаю, мне нужно поговорить с… мужем…

К ее удивлению он не стал возражать и даже одобрил это первое светское начинание. Ему хотелось побыть одному, подумать, погрустить о том, прежнем Андрее.

Но не тут-то было.

– Есть кто-нибудь живой? – раздался снизу зычный сенькин голос, и спустя минуту на пороге возникла его несуразная фигура:

– Двери постоянно нараспашку! Ты что лежишь?

Он сел, отдуваясь:

– Хорошо тут у вас, в Эйн Карем. Воздух швейцарский, тишина. А у нас дома лихорадка: готовимся к появлению наследницы. Все завалено розовыми одеяльцами, платьицами, мягкими туфельками, крохотными, как инфузории… Ну, вам еще далеко до этого. Наверное, у папаши Коэна на уме одно – хупа. А этому не бывать, пока он, истинный потомок Шейлока, не вырвет у тебя кусок мяса… Кстати, эта знаменитая пьеса – злобная выдумка. Как можно было правдиво писать о евреях, которых изгнали из Англии за триста лет до рождения Шекспира?

От Сеньки не укрылось, что лицо Андрея застыло в болезненной гримасе.

– Будь я проклят! – пробормотал Сенька и рванул к себе одеяло, которое тот панически удерживал двумя руками. Оба пыхтели, забыв, что они уже не мальчишки, перетягивающие канат в школьном дворе. Тут Сенька провел хитрый, тоже из детства, маневр и быстро поддался вперед, чего Андрей не ожидал. Увидев все, Сенька хотел победно захохотать, но заставил себя принять сочувственный вид:

– Да это удар ниже пояса! – в груди его что-то хрипело от сдерживаемого смеха.

Андрей помрачнел:

– Если бы не Юдит… Она очень страдала от своего двусмысленного положения. А ее родители просто погибали, будто лишние пару миллиметров сделают их дочь несчастливой навсегда.

Горечь в словах друга тронула Сеньку:

– В конце концов они предложили тебе честную сделку: частицу твоей плоти в обмен на дочь, плоть от плоти родителей.

Андрей нетерпеливо глянул ему в глаза:

– А что с этим?

– С каким?

– Сам знаешь.

– Понятия не имею, – Сенька прекрасно знал, о чем речь.