Девять месяцев до убийства
Шрифт:
— Это — Англия, Ватсон. Второй Эдем. Почти что рай.
Цитата из Шекспира в устах Холмса еще усилила мое удивление. Разумеется, мне было известно, что друг мой — человек достаточно сентиментальный, хотя рациональная его натура позволяла проявляться этому лишь в очень редких случаях. Однако гордость за отечество всегда жила в душе англичанина, а Холмс в этом отношении не был исключением из правила.
Чем ближе мы подъезжали к цели нашего путешествия, тем больше с лица его исчезало беззаботное выражение. Он приобретал все более
Мы ехали сейчас среди болот — среди илистых трясин, которые, будто родимые пятна, выделялись на лике Англии. Природа будто задалась целью сделаться кулисами для нашего действия. Солнце исчезло за тяжелыми тучами, и, казалось, в этих местах царят вечные сумерки.
Вскоре мы вышли на перрон маленькой провинциальной станции. Холмс засунул руки в карманы, и глубоко посаженные глаза его засветились, как это бывало часто, когда он был занят решением какой-то проблемы.
— Помните историю Баскервилей, Ватсон? Проклятие, которое лежало на их роде?
— Ну, конечно же, помню!
— Их родовое поместье расположено здесь неподалеку. Правда, мы направляемся сейчас в противоположную сторону.
— Ну и слава богу. Эта адова собака до сих пор преследует меня во сне.
Я был немного сбит с толку. Обычно Холмс, занятый расследованием очередного дела, не замечал ровно ничего вокруг; ни одна обломленная веточка не укрывалась тогда от его взгляда, но пейзажи, открывавшиеся кругом, оставались вне поля его зрения. Столь же мало он был склонен в такие минуты предаваться воспоминаниям. А сейчас он даже нетерпеливо прохаживался из стороны в сторону с таким видом, будто уже сожалеет, что поддался минутному порыву и решил поехать сюда.
— Ничего, Ватсон, — сказал он, — сейчас мы наймем кабриолет и покончим со всем этим делом.
Пони, ангажированный нами, без сомнения, принадлежал к той породе, которая привольно живет на здешних болотах, однако оказался достаточно прирученным экземпляром и равномерно затрусил по дороге от деревни к поместью герцога Шайрского. Немного спустя показались башни его замка, что придало окрестному виду еще больше невыразимой тоски.
— Охотничьи угодья расположены позади замка, — сказал Холмс. — У герцога тут обширные владения.
Он изучающим взглядом обвел пейзаж и добавил:
— Что-то я сильно сомневаюсь, Ватсон, что за этими мрачными стенами мы найдем радушного краснощекого весельчака-хозяина.
— Что наводит вас на такую мысль?
— Люди обычно несут на себе отпечаток окружающей их природы. Вы же помните — в Баскервилль-Хол-ле не было ни одного веселого лида.
Спорить с этим было трудно, и я стал разглядывать замок герцога Шайрского, какой-то неприветливо-серый. Раньше он был обнесен рвом и оснащен подъемным мостом, но последующие поколения для защиты своей жизни и имущества предпочли полагаться на местный полицейский участок. Ров был засыпан, а цепи моста уже давным-давно не громыхали, поднимая его.
Дворецкий
Он был худ и вообще имел вид чахоточного больного. Однако первое впечатление было обманчивым. Стоило взглянуть на него вблизи, и сразу было видно, что цвет его лица довольно свеж, а хрупкое на вид тело жилисто и отличается незаурядной силой.
Герцог не предложил нам сесть. Вместо этого он довольно сухо сказал:
— Вам повезло, что вы застали меня здесь. Приехали бы часом позже — я бы уже отбыл в Лондон. Я редко появляюсь здесь, в деревне. Чем обязан?
Тон Холмса никоим образом не соответствовал скверным манерам этого аристократа.
— Ваша милость, мы ценим ваше время и не займем ни минутой больше, чем необходимо. Мы явились только затем, чтобы принести вот это.
С этими словами он достал операционный набор, который мы завернули в коричневую оберточную бумагу и запечатали.
— Что это? — спросил герцог, не двинувшись с места.
— Предлагаю вам, ваша милость, открыть и посмотреть самим, — ответил Холмс.
Герцог Шайрский нахмурил лоб, потом развернул бумагу.
— Откуда это у вас?
— Сожалею, но прежде чем ответить, я вынужден просить вашу милость опознать это как вашу собственность.
— В первый раз вижу. Ради всего святого, как вам вообще пришло в голову принести это мне?
Герцог открыл футляр и уставился на инструменты с нескрываемым удивлением.
— О причине, которая привела нас сюда, вы сможете узнать, если отогнете край бархата.
По-прежнему хмурясь, герцог последовал совету Холмса. Он удивленно посмотрел на герб, а я при этом не сводил с него глаз. Взгляд герцога внезапно изменился. На тонких губах появилась слабая тень улыбки, в глазах мелькнул огонек. Он рассматривал ящик с такой миной, которую трудно было истолковать как-то иначе, чем выражение полного удовлетворения, почти что триумфа. Однако выражение это исчезло с лица герцога так же быстро, как и появилось на нем.
Я поглядел на Холмса, в надежде, что получу разгадку столь странной мимики, поскольку знал, что реакция аристократа от него не укрылась. Однако проницательные глаза моего друга были полуприкрыты, а лицо было совершенно непроницаемым. Как маска.
— Если я не ошибаюсь, вы получили ответ на свой вопрос, ваша милость, — сказал Холмс.
— Ну разумеется, — сказал герцог таким тоном, как будто произошло пустяковое недоразумение, и теперь все разъяснилось. — Набор не принадлежит мне.
— Может быть, ваша милость сможет дать нам какие-то сведения, которые указали бы на владельца?