Дикая Роза. Семь лет спустя
Шрифт:
Фабила раздражался по любому поводу и готов был искать концы повсюду. Он чертыхался, когда в газете вышла статья по поводу новой «болезни века». «Меня не проведешь, — кричал он, — эта статейка наверняка написана по заказу мафиози! Рохас, у тебя остались старые связи в газетном мире — узнай потихоньку: чья наводка?» И Эрнесто шел и честно искал заказчика, но выходил лишь на посредников: одного, второго, третьего… Как и в случае с сорванным концертом Розы: клакерам щедро заплатили, но где первоисточник денег — бог весть…
Старый охотник за гангстерами Бернардо Кальдерон Пачеко был в курсе всех их дел,
Они пообедали вдвоем вареной картошкой с тушеным мясом и помидорами. Эрнесто прошел на кухню помыть тарелки и заварить кофе. Он уже заканчивал, когда из комнаты раздался громкий кашель и хрипы. Пачеко с синим лицом натужно откашливался в полотенце.
— Не надо бы вам курить, Бернардо! — сказал Рохас участливо.
— Все равно уже, сынок, — спокойно ответил ему старик и показал полотенце. Следы от мокроты были с кровью.
— Я сейчас вызову врача.
— Никого не надо вызывать, сынок, мне нужен только Фабила.
— Он скоро будет, он обещал.
— Ну а ты, Эрнесто, вот что мне скажи: досье и правда готово?
— В основном и вчерне.
— За сколько можно закончить?
— Если навалиться, то за неделю. Но ведь оно неполное, последний год…
— Знаю, сынок, знаю. Но ждать уже некогда, надо пускать его в свет.
— Но вы же сами говорили, что…
— Говорил, и не отказываюсь, что нужна тщательная подготовка. Вот для этого мне и нужен лейтенант, вернее, его дядя Абелярдо Обрегон Фабила. Думаю, что он не только влиятельный политик, но и честный человек. Во всяком случае, все говорит за то, что он не может быть в числе купленных Франческотти.
— Вы думаете, что дядя пойдет на обнародование досье?
— Должен пойти. Ему это может быть выгодно политически, чтобы убрать из парламента и правительства многих могущественных противников. Но пойдет он на это лишь в том случае, если будет убежден, что все это не фальшивка, не провокация. Вот для чего мне нужно сейчас встретиться с Рамоном Фабилой.
— А не рано ли мы раскроем карты?
— Немного рано, но другого выхода нет. Надо, чтобы зверь показался из логова. Франческотти вынужден будет предпринимать ответные шаги, и очень поспешные, и наверняка, заметая следы, оставит новые, свежие улики… Потом, сынок, хоть врачи и молчат, но я знаю, что дело вовсе не в слабых бронхах. У меня кое-что посерьезнее. Я не хочу умереть ни как трус, ни как безвестный герой. Досье будет подписано полным и подлинным моим именем.
— А как же наемные убийцы?
— Теперь уже я их не боюсь. Теперь — все равно.
— Но Бернардо…
— Звонят в дверь, открой, сынок…
Вошел в штатском лейтенант Фабила. Вид у него был бодрый.
— Салют коллегам! Сеньор Пачеко, вы сегодня молодцом. Скорее вставайте, мы без вас как без рук. Особенно Кастро…
— Спасибо, лейтенант. Я в курсе. Но я хочу предложить начать охоту за Франческотти еще и с другого конца.
— Вот как! И с какого же это?
—
— Он мой дядя.
— Это я знаю. Но между родственниками в наше время могут быть далеко не родственные отношения.
— Ко мне это не относится. Мы с дядей хоть и не часто видимся, но меня он держит почти за сына.
— Прекрасно. Значит, ты можешь устроить так, чтобы он пришел сюда ко мне или принял меня у себя дома?
— Скорее второе. Но я не понимаю, чем вызвана такая необходимость.
— Сейчас поймешь, сынок. Подойди поближе, садись…
Глава восемнадцатая
Дульсина чувствовала себя отвратительно: боли в желудке, внезапные головокружения. Но не это беспокоило ее больше всего в последнее время. Не утрачивает ли она влияния на Джулию? — вот вопрос, который грыз и мучил ее. А ведь все начиналось так прекрасно, так сказочно.
Когда она оказалась столь жестоко обманутой и разоренной Федерико Роблесом, когда убила его, но не сумела убить дикарку и сжечь родовое гнездо, ставшее собственностью этой голодранки, Дульсина словно закаменела сердцем. Ей все равно стало, что она в тюрьме, что лицо ее изуродовано, что когда окончится срок и она выйдет из застенка, то будет уже настоящей старухой. Все это неважно и не имеет никакого значения. Жизнь аристократки, богатой и уважаемой, кончилась. Кончилась и жизнь женщины, носившей имя Дульсины Линарес. Но жизнь существа, которое всегда спало в ней и окончательно проснулось вместе с выстрелом в единственно любимого человека, в негодяя Роблеса, жизнь этого существа лишь только начиналась.
Существо было надежно укрыто камнем в ее сердце, но именно оно и позволяло Дульсине со стойким равнодушием реагировать на все тяготы заключения, на собственное лицо в тусклом зеркале тюремного рукомойника. Существо не обманывало: рано или поздно Дульсина выйдет на свободу, встретится со всеми своими обидчиками и расправится с ними самым жестоким образом.
О, как сладки планы мести, когда уже нет планов жизни. И как жаль, что невозможно одного и того же человека убить множество раз. Но даже с этим доводом, вполне ясным Дульсине, существо, живущее под гранитом ее сердца, считаться не хотело. И Дульсине нравилось, как оно одновременно режет, вешает, топит и стреляет в дикарку, а еще загоняет ей под ногти иголки, заливает рот свинцом, глаза щелочью, бьет молотком по коленкам, снимает скальп…
Никому существо не хотело открыться, хотя рядом с Дульсиной в тюрьме Лекумберри и в колонии находились уголовницы, каждая из которых что-то подобное уже проделывала: одна резала, другая топила, а третья травила. Но Джулию Франческотти существо приняло сразу. И не ошиблось.
Если бы дело было в простой благодарности за то, что Дульсина заступилась за Джулию в колонии, взяла горбатенькую красавицу под свою защиту и опеку, то все бы и закончилось с волшебным освобождением Дульсины посреди пустынного шоссе. Но уже глядя, как пылает тюремная машина, Дульсина знала, что это лишь самое начало того главного, ради чего существо открылось Джулии.