Дикая сердцем

Такер К. А.

Я замечаю баночку обезболивающего с написанным на этикетке именем «Рой Ричард Донован», еще нераспечатанную – стоящую на столе рядом с закрытой банкой тушенки. Его ужином на сегодня. И для большинства вечеров, судя по мрачному набору, который я вижу.

На сушилке рядом с раковиной сушатся металлическое ведро, в которое Рой сегодня утром доил коз, сито и несколько стеклянных банок. Даже в своем нынешнем состоянии Рой разлил козье молоко и вымыл посуду.

Я качаю головой и открываю холодильник.

– Вау.

На полках

передо мной стоят множество картонных коробок с яйцами и стеклянные банки с молоком.

Здесь почти ничего нет, кроме нескольких приправ, пачки масла и клубники, которую я привезла сегодня утром. Я улыбаюсь, видя, что миска почти опустела. А она была заполнена по меньшей мере на две трети. Рой, должно быть, решил оставить немного на потом.

Поставив контейнер со спагетти на миску, я возвращаюсь к двери, не в силах не бросить взгляд на сундук под окном.

Семейное фото исчезло.

Это только подливает масла в огонь любопытства, разгорающегося внутри меня.

Когда я возвращаюсь к Рою, он ругается на перегиб шланга, не в силах расправить его ботинком.

– Как часто ты наливаешь им воду? – спрашиваю я, нагибаясь, чтобы выпрямить шланг, а затем отбираю его и тащу остаток пути до загона.

Дверь в курятник открыта, но куры, похоже, не торопятся разбегаться, пока Оскар и Гас здесь.

Рой нахмуривает брови, будто пытаясь разгадать сложную загадку.

– Каждый вечер. Иногда еще по утрам.

– Сюда, да?

Коническая металлическая крышка поилки уже сдвинута в сторону.

– Да, но вначале нужно сполоснуть. Грязные птицы постоянно наступают во все подряд.

– Вот так? – Я направляю струю на дно, откуда пьют куры, и нажимаю на рычажок; от брызг несколько птиц разбегаются в стороны.

Рой что-то ворчит, как я предполагаю, это означает «да».

Как только все опилки и мусор смываются струей, я начинаю наполнять саму поилку; мой взгляд скользит по загону и деревянному курятнику на возвышении – который, как я понимаю, сделал сам Рой.

– Он симпатичнее нашего.

Он сделал его из настоящего дерева, а не из листов выброшенной фанеры. Крыша покрыта кедровой черепицей.

– Это потому, что Фил не мог и двух кусков дерева скрепить вместе.

Рой переминается с ноги на ногу, его здоровая рука подергивается на боку, словно борясь с желанием выхватить у меня шланг и сделать все самому. Как будто он не знает, чем себя занять, если его руки свободны. Я начинаю понимать, почему у него в доме целая армия деревянных существ. Готова поспорить, что именно этим он и занимает себя долгими холодными зимними вечерами.

– Да, мы уже заметили. В нашей ванной на первом этаже один кусок обшивки на пятнадцать сантиметров короче другого. – Зазор был срочно спрятан мною за шкафом, как только мы вселились. – И все стеллажи в погребе косые. Один из них настолько плох, что на него нельзя даже поставить банки, они соскальзывают или скатываются.

Джона приложил к нему уровень, и оказалось, что полки перекошены на двадцать градусов.

Фил, наверное, был пьян, когда мастерил его.

– Ты всегда так много болтаешь?

Я смеюсь.

– Ага. Если верить моему отцу, по крайней мере.

– И что с ним случилось? Ты заболтала его до смерти?

Я знаю, что Рой просто был собой и ничего не имел в виду плохого, но как он мог? Он не знает меня. И все же я чувствую укол от его слов, как будто они были сказаны с умыслом.

– Он умер в прошлом сентябре. От рака.

Мои пальцы инстинктивно тянутся к кулону, а в горле разгорается клубок. Ища утешения и, возможно, силы, потому что, если Рой скажет еще что-нибудь о моем отце, я уйду отсюда в слезах.

Я ловлю себя на мысли, что было бы здорово, если бы Рен Флетчер сидел рядом со мной на нашем новом крыльце с видом на озеро и горный хребет, мягко улыбаясь, пока я болтаю обо всем и ни о чем, как я всегда делала, когда он был рядом.

Я сделала бы все, что угодно, лишь бы он прилетел к нам, лишь бы снова поговорить с ним.

После долгой молчаливой минуты Рой пробирается в курятник, чтобы собрать яйца.

И больше он ничего не говорит.

* * *

Я улыбаюсь, делая глоток утреннего латте. Один из козлят – белый с карамельными пятнами – только что спрыгнул с тюка сена и скачет вокруг двух своих братьев и сестер, как будто у него пружинки на крошечных копытцах.

– Что это за порода?

– Нигерийские карликовые козы, – отвечает Рой со своего места в соседнем загоне, его морщинистые пальцы трудятся над выменем козы, и молоко с равномерной скоростью выстреливает в металлическое ведро.

Когда я приехала в семь утра с очередной миской свежей клубники, Рой открыл дверь с таким видом, будто он только что встал с постели: рубашка помята, седые волосы торчат дыбом, борода всклокочена сильнее обычного, под глазами огромные мешки. Пока он наливал себе кофе, я, стоя в дверях, заметила, что баночка с обезболивающим до сих пор не распечатана.

И его скверное настроение, без сомнения, из-за этого.

Он не позволил мне донести сюда металлическое ведро и обругал, когда я потянулась к двери сарая, чтобы отпереть ее. Однако я поняла, что, если не обращать на него внимания и продолжать делать то, что я делаю, его сопротивление быстро ослабевает. Теперь я понимаю, что имел в виду Тедди, говоря, что его лай гораздо страшнее зубов.

Рой не стал возражать, когда я оставила его здесь и пошла в курятник насыпать корм и налить воду курам. Я даже сама открыла люки к насестам и собрала пять яиц, что было странно волнительно, поскольку я воочию увидела результат ночных трудов этих птиц. Это немного похоже на поиски сокровищ в детстве.